«Гегель всегда с тобой…»

Священник Сергий Тимошенков, экс-председатель Синодального миссионерского отдела Белорусской Православной Церкви, преподаватель минских духовных школ 

Новое богословское сознание, или богословский модернизм, или новая ортодоксия, как мы уже знаем, есть порождение нового религиозного сознания как неогегельянства или неошеллингианства. Основной принцип последних систем заключается в гностическом пантеизме или панентеизме. То есть, это такие парадигмы, где между Духом и Природой вообще и между Богом и человеком, в частности, существует только количественная, но не качественная разница. Главное отличие этих двух космогоний Нового времени  между собой лишь в том, что если гегельянский пантеизм предполагает полный переход (эманацию) Духа в Природу, которая является его преходящим состоянием и должна снова вернуться в исходное (духовное) состояние в новом (улучшенном, или «развитом») качестве; то шеллингианский панентеизм говорит о том, что Дух и после «отпущения из себя» Природы вовне не теряет своего актуального бытия, продолжая существовать наряду с ней как со своим «инобытием». Но суть одна и та же: Природа есть инобытие Абсолютной Идеи, Человек есть инкарнация (воплощение) Бога. То есть, это такая тотальная теофания, или всеобщее боговоплощение. 

Отсюда – все идеологические и практические «заскоки» богословского модернизма, все его абсурдные утверждения и поступки.

«Если человек не готов принять Христа, нужно давать книги, в которых Христос, пусть и не называется прямо, но стоит за сюжетом. Но все художественные книги – это лишь дополнение к главному» (Главный миссионер БПЦ рассказал о своих любимых книгах: «Меня всегда пленяла абсурдность и запутанность сюжета»). 

То есть, Христос, Христианство, заповеди Божьи и т.д. иносказательно присутствуют и проповедуются и в светской литературе. Почему новый богослов так уверен в этом? – Именно потому, что мир для него есть «инобытие Абсолютного Духа». Поэтому и гностический «Христос» повсюду, куда ни кинешь взор, за каждым сюжетом художественной литературы, в частности. Все пути ведут в Рим Ватикан. Все религии учат об одном Боге и ведут к нему различными путями и с разной скоростью, где Православие – это только самый прямой и быстрый способ достигнуть пункта назначения. Но можно прийти к той же цели и более окольными тропами, и поэтому с той или иной задержкой. Главное, что нужно усвоить, это сам неогегельянский (или неогностический) пантеистический принцип: мораль хорошей беллетристики это качественно (онтологически) то же самое, что мораль Евангелия по принципу «нравственного монизма». «Энергия Искупления», как говаривал митр. Антоний (Храповицкий), разлита (как Млечный Путь в ночном небе) в «едином естестве»… единого «богочеловечества», как говаривал Владимир Соловьев. Что и означает, что Мир есть инобытие Церкви. И положительный герой хорошего романа (князь Мышкин, к примеру) есть инобытие Самого Христа, незримо стоящего за каждым нравственным суперменом. Поэтому художественные книги служат органическим «дополнением к главному», то есть, к Священному Писанию…  

Иными словами, диалектика нового богословского сознания все же ближе к пантентеизму шеллингианства, потому что количественная разница, конечно, существует здесь не в пользу секулярного «инобытия» сакрального. Светская литература – это такая «эманация» духовной литературы, которая значительно уступает ей в концентрации «абсолютной идеи» на кубический сантиметр текста. И, тем не менее, это одно и то же, по сути. Поэтому тем, кто еще «не готов» (тем, кто отстал в своем «духовном развитии», застрял в нижних слоях сансары), таковым можно и нужно «давать Христа» дозированно, а именно, опосредованно через художественную форму.

По этой же причине этот же новый богослов гностик

«как-то ехал в машине, и мне нужно было по-серьёзному поговорить с Богом, но эмоции лезли через край и мешали формулировать слова. Тогда я поставил диск с довольно тяжёлым тувинским роком группой “Хартыга”, и он мне позволил углубиться в себя для беседы с Богом» (Главный миссионер БПЦ рассказал о своих любимых книгах: «Меня всегда пленяла абсурдность и запутанность сюжета»).

Как такое возможно, вы спросите? – Все по тому же принципу: Мир есть «инобытие Абсолютной Идеи». Поэтому и популярная музыка есть лишь «эманация» музыки духовной, или богослужебной. Но духовную «пользу для себя» можно извлечь почти из любой музыки.

«На меня музыка как действует – она позволяет ввести разум в нужное русло. Например, когда нужно выступать перед большой аудиторией и нужно подготовиться за пять минут, а сил очень мало, я обязательно к ушам прикладываю наушники или колонки с качественной электронной музыкой. От неё разум начинает танцевать, для меня это как разогреть пластилин перед лепкой. Когда же я чем-то возмущён – явлениями церковной действительности или несправедливостью в жизни, мне нужно послушать что-нибудь более жесткое (вроде Nazareth или Scorpions). Если хочется радости, то слушаю группу "Мумий Тролль" (слушаю её уже лет 20). В своё время я слушал и АС/DC, пока не прочитал их тексты.

– А светская музыка не отвлекает Вас от Бога?

– От Бога меня может отвлекать только музыка, связанная с явной безнравственностью или бессмысленная и дешёвая до тошноты» (Главный миссионер БПЦ рассказал о своих любимых книгах: «Меня всегда пленяла абсурдность и запутанность сюжета»).

Тогда как минимум «нравственности» и минимум «смысла» это и есть тот «минимум» Абсолютной Идеи, с которым уже можно жить «религиозной жизнью».

Ну и, наконец, практическое применение этого ортодоксального гегельянства в церковной реформе. Например, «детская» литургия» и вообще сам принцип «миссионерской литургии» с ее отказом от иконостаса как лишнего «средостения» между миром и клиром, вынесением престола из алтаря «ближе к людям», потому что все христиане (независимо от статуса в Церкви) суть «царственное священство» и т.д. и т.п. 

Священник Сергий Тимошенков совершает «детскую миссионерскую литургию». Фото: сайт Прихода храма свт. Иоанна Японского, Минская епархия

Это и есть реализация все тех же «заветов Вильгельмыча», воплощение их в церковной жизни: инобытие определяет сознание… И наоборот: инославное сознание церковного модерниста определяет новое церковное бытие.

Здесь же, в этом же интервью, о. Сергий Тимошенков рассказывает о том, каким образом (посредством какой ментальной лоботомии) он такое «инобытийное» богословское сознание приобрел.

«– Ваши любимые книги духовного содержания?

– Здесь я бы разделил их на две группы – те, которые я уже не читаю потому, что когда-то впитал их целиком, но продолжаю ценить, и те, которые нужны мне для утоления голода по христианскому чтению. К первым относятся книги владыки Антония Сурожского (для меня это была просто универсальная энциклопедия настоящего православия), "Очерк мистического богословия" Владимира Лосского (это уже довольно глубокий уровень богословия). <…> И, конечно же, книги отца Андрея Кураева – ведь они учат верить с рассуждением, понимать, за что мы любим наше Православие, учат, как делиться своей верой с другими людьми»  (Главный миссионер БПЦ рассказал о своих любимых книгах: «Меня всегда пленяла абсурдность и запутанность сюжета»).

Как говорится, скажи мне, что ты читал, и я скажу, кто ты; то есть, каково твое мировоззрение, твое кредо, основные идеи, владеющие твоим разумом. Потому что Сурожский и Лосский (как представители первых поколений русского богословского модернизма) это как раз прямые жертвы декадентского «нового религиозного сознания», «синтез» с гностицизмом которого, в свою очередь, и породил их богословское «инославие». Неудивительно, что выросший на этой псевдоортодоксальной литературе оказывается уже не в состоянии вырваться из этой идеологической «сансары», он обречен повторять формулы этого «истинно-православного» абсолютного идеализма и совершать разрушительные для Церкви действия в рамках осуществления диалектических принципов этого нового гностицизма. То есть, плодить новое поколение церковных реформаторов в качестве одного из ведущих преподавателей минских духовных школ. 

Мы за Сурожским идем, / Славя Лосского делами, / И на всем пути большом / В каждом деле Гегель с нами. / Гегель всегда живой, / Гегель всегда с тобой / В горе, в надежде и радости.  / Гегель в твоей весне,  / В каждом счастливом дне,  / Гегель в тебе и во мне!

В частности, таким «делом», в котором идеологами церковной реформы вольно или невольно движет не что иное, как гегельянство, и является «миссионерская литургия», в самой концепции и даже в самом названии которой содержится «диалектический синтез», или «единство противоположностей». Потому что присутствие при Евхаристии канонически допустимо только для «верных». Тогда как «миссионерство» это то же самое, что «оглашение», а значит, субъекты миссии (или оглашения) не могут участвовать в Литургии верных. «Вторая часть литургии имеет название литургии оглашенных. В древности люди, чтобы принять святое крещение, проходили весьма длительную подготовку. Они изучали основы веры, ходили в церковь, но молиться на литургии они могли только до перенесения Даров с жертвенника на престол. Оглашенные, а также кающиеся, отлученные за тяжелые грехи от причастия, должны были выйти в притвор храма» (Православие.ру. Божественная литургия). Здесь же, на модернистской «миссионерской литургии», оглашенные должны выйти не в притвор, но… войти в алтарь, который, по сути (вместе с престолом), перемещается в среднюю область (собственно, «храм») как канонически отведенного места для «верных». Если 69-е правило VI Вселенского собора запрещает вход в алтарь даже мирянам (то есть, «верным»), то на модернистской «миссионерской литургии» он становится открытым даже для «оглашенных». Что является, по сути, кощунством, или антицерковным деянием. И происходит это именно потому, что деструктивный механизм «диалектического» смешения сакрального и мирского запущен в самом сознании новых церковных деятелей. Ложное религиозное знание «немецкого классического» гностицизма, «воцекорковленное» первыми поколения богословского модернизма, программирует все новых и новых жертв этого процесса на революционные преобразования, разрушающие весь строй церковной жизни, подвергающие ревизии ее основные принципы и базовые ценности.

О масштабе заражения Русской Церкви идеями этого лжеименного гнозиса говорит то, что они давно уже существуют на уровне официального учения. Поэтому эти гностические, лжехристианские идеи и концепции не только открыто проповедуются в духовных заведениях (на них строится учебные программы), но выражаются в доктринальных документах РПЦ.

«Ради облегчения вхождения и пребывания невоцерковленного человека в Церкви целесообразно предоставить приходам, по благословению священноначалия, право проведения особых миссионерских богослужений, в которые были бы внесены элементы катехизации» (Концепция миссионерской деятельности Русской Православной Церкви. 3.7).

Идея «внесения элементов катехизации» в алтарь, или «Святое святых», и говорит о том, что авторы этого документа были, мягко говоря, не в себе, когда сочиняли такой текст. То есть, ими двигал какой-то другой дух, чем Тот, Который вдохновил св. Отцов VI Вселенского собора запретить вход в алтарь даже мирянам. Тогда как смешение церковного и мирского, «синтез» религиозного (духовного) и светского (природного) как «инобытийного» в отношении первого, как было сказано, полностью соответствует основным идеям и самому духу глаголемого «абсолютного идеализма», где все построено на этой гностической вере в «естество» как исторический модус Абсолютной Идеи. Поэтому и «границы церкви», и «границы таинств», и «границы спасения» оказываются такими «диалектически» подвижными в новом богословии, то есть, неопределенными, относительными, разрушаемыми… «по благословению священноначалия».

Александр Буздалов