Вторая Крымская

Минометчики коалиции во время осады Севастополя. Фото: Роджер Фентон, 1855 г.

Проведение специальной военной операции ВС РФ на Украине и приведший к ней геополитической кризис побуждает нас обращаться к истории этого вопроса в стремлении понять смысл происходящего. При этом полезным будет анализ не только непосредственных политических предпосылок конфликта, интересов основных игроков, но и рассмотрение более отдаленной исторической перспективы и прецедентов. И, в частности, интерес в этом плане представляют труды Константина Леонтьева, много писавшего о «восточном вопросе», то есть, о столкновении интересов России и Запада на Балканах, в акватории турецких проливов и Черного моря (то есть, в этом же самом регионе, по сути) в середине 19 в.

Крымская война 1853-1856 гг. уже по одному своему названию напрашивается на параллель с современной ситуацией. Ведь статус Крыма – это один из ключевых вопросов нынешнего кризиса. Как и полтора столетия назад, укрепление южных и юго-восточных границ, гарантии безопасности на них и предотвращение угроз на этом направлении стоят в перечне решаемых Россией задач в числе основных. Еще одна аналогия – это защита угнетаемых братских народов как другой существенный мотив вступления России в прямую конфронтацию с западной коалицией. При этом, как и в той Крымской компании, прямое столкновение РФ происходит не столько с Западом как основным своим геополитическим противником, сколько с выступающим его союзником или форпостом крупным восточным государством, который используется основным игроком как инструмент давления на Россию, ее ослабления, нанесения ей урона. Тогда это была Турция, под игом которой находились балканские славяне и (ранее) греки.

«Турция была уже тем унижена, что слабость ее была признана всем Западом, который соединился для ее спасения против нас. Одну, без посторонней помощи, ее уже не считали способною устоять».[1]

А теперь в аналогичном «униженном положении» находится неонацистская Украина, с подачи западного коллективного Русофоба объявившая войну русскому населению Донбасса после киевского госпереворота 2014 г. То есть, линия фронта нынешней «Крымской войны» смещена на восток, в чем выражается усиление западной империи (в ее нынешнем североатлантическом виде) и ослабление позиций Москвы. То же самое касается самого Крымского полуострова как стратегически важнейшей территории, за которую идет борьба. Потому что в «первой» Крымской войне таким главным объектом схватки были проливы и Константинополь, владение или патронат над которыми было насущной стратегической задачей, на осуществление которой Николай I и затем Александр II не решались только из-за недостатка военных и политических средств. Нынешнее возвращение Крыма, соответственно, это то же самое, что так и не состоявшее тогда взятие Царьграда, только значительно смещенное на восток.

В политической аналитике Константина Леонтьева ключевой является мысль о том, что

«идея свободного национализма особенно тесно связана с идеей демократической».

Национально-освободительные движения балканских славян и греков приводили к тому, что освобожденные из-под власти Османской империи входили отнюдь не в восточный (российский) блок, но в западный, то есть, попадали, по сути, в другое иго, в идеологическое рабство «европейских ценностей», которые выступали средством экономического и политического подчинения, делая «эмансипированные» территории колониями западной империи. То же самое, причем в радикальной форме, мы имеем сейчас на Украине, импортная «оранжевая» революция в которой принесла ей не вожделенный суверенитет, но самое унизительное и кабальное подчинение своему «старшему партнеру» за чечевичную похлебку.  

«Национальная политика в XIX в. до сих пор везде и при всех условиях вела к тому всеобщему однообразию и смешению, которые представляют собою самую сущность всемирной революции. <…> Плоды племенной политики и национальных движений на православно-мусульманском Востоке ничем существенным до сих пор не отличаются от плодов того европейского государственного национализма, который шаг за шагом разъедает великие и столь разнородные прежде культурные формации Запада, видоизменяя их в пользу всеобщей демократизации и эгалитарного всепретворения».

Иными словами, «эгалитарной демократией» («в духе космополитических идей») Леонтьев обозначает то, что в современной терминологии называется «глобализмом» как той внешне привлекательной моделью общественно-политического устройства и культуры, под видом которой Запад совершает экспансию, подчиняя своей власти и своим интересам не только политические системы и экономики колонизированных народов, но и сами их умы. Только если в 19 в. на кону стояли более выгодные торговые пути на Восток, более привлекательные рынки сбыта или, наоборот, импорта и т.д., то к нашему времени ставки в игре выросли на многие тысячи процентов, а столь же значительные успехи в масштабировании либерально-эгалитарной модели на весь мир позволили англосаксам претендовать уже на глобальную финансово-экономическую власть. После распада СССР Россия фактически тоже превратилась в одну из колоний этой всемирной империи, одного из рабов на фараоновской стройке этой финансовой пирамиды. И теперь уже в ней самой происходит национально-освободительное движение.

Полковник Браунригг и двое плененных русских мальчиков. Фото: Роджер Фентон, 1855 г.

И это, пожалуй, самое принципиальное отличие той и этой Крымских войн. Россия сейчас стремится освободить уже не другие народы и независимые государства, но саму себя, вернуть в полной мере свой собственный суверенитет. Другим игроком в этой «большой игре», сохраняющим относительную самостоятельность и пытающимся за него бороться, является Китай, который в этом плане занял место Турции в раскладе сил 19 в. Стамбул же, напротив, утратил положение одного из крупных игроков (хотя, конечно, тоже лелеет надежду на возвращение позиций региональной империи в многополярном мире). При этом и тогда, то есть, на пике своего имперского могущества, Россия далеко не все могла себе позволить в плане наведения порядка в регионе, восстановления справедливости и законности.

«Своими победами в 29 году и Адрианопольским миром Россия много облегчила участь христиан во всей Турецкой империи, но сразу и она не могла достичь всего того, чего желала и требовала. А требовала она тогда для единоверцев своих лишь некоторой, приблизительной обеспеченности жизни и имущества и вообще обыкновенных гражданских прав». 

Буквально, этого же самого, согласно Минским соглашениям, Россия добивалась и для Донбасса, и только после исчерпания всех дипломатических средств перешла к силовому решению проблемы.

При этом восстановление законности, по Леонтьеву, отнюдь не предполагало политического суверенитета. Как уже было сказано, его позиция заключалась в парадоксальном предпочтении им для славянских народов даже османского ига – мнимому освобождения путем эгалитарной (либерально-демократической) революции. Здесь в Леонтьеве, конечно, говорил христианин, потому что политическая и экономическая власть Османской империи, согласно действующим договорам, запрещала насилие над верой. В результате власть Порты выступала в роли своего рода «железного занавеса» или монастырских стен, ограждавших православных христиан от пагубного влияния западного мира.

«Государь Николай I был истинный и великий "легитимист". Он не любил, чтобы даже и православные "райя" позволяли себе бунтовать против султана, он самому лишь себе основательно предоставлял законное право побеждать и подчинять султана, как Царь царя».

Иными словами, Леонтьев мыслил аналогично св. Александру Невскому (лучше политическая зависимость от язычников монголов, чем религиозная – от Рима) и св. ап. Павлу: «Каждый оставайся в том звании, в котором призван. Рабом ли ты призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся. Ибо раб, призванный в Господе, есть свободный Господа; равно и призванный свободным есть раб Христов. Вы куплены [дорогою] ценою; не делайтесь рабами человеков. В каком [звании] кто призван, братия, в том каждый и оставайся пред Богом» (1Кор 7:20-24).

«Православие жаждет личной гуманности, но на общественную свободу оно взирает в высшей степени недоверчиво еще со времен апостольских. "Учреждения пусть будут суровы; человек должен быть добр" — вот христианство!».

Национально-освободительные («оранжевые») революции славян того времени для Леонтьева были «обыкновенным и весьма опасным либеральным делом в общеевропейском вкусе», когда православные народы теряли в результате обретения формальной независимости духовную свободу, попадая в худшее и уже безысходное духовное рабство к западной цивилизации, некогда христианской, но уже переродившейся. Стать частью этого нового миропорядка и означало «сделаться рабом человеков», идолослужителем всех греховных страстей, духовным мертвецом «по образу и подобию» освободившихся первыми из-под власти Бога титанов, возомнивших себя властителями мира.

«…когда национализм ищет освободиться, сложиться, сгруппировать людей не во имя разнородных, но связанных внутренне интересов религии, монархии и привилегированных сословий, а во имя единства и свободы самого племени, результат выходит везде более или менее однородно-демократический. Все нации и все люди становятся все сходнее и сходнее и вследствие этого все беднее и беднее духом».

К сегодняшним украинцам это подходит не меньше, чем к грекам и балканским славянам, о которых писал Леонтьев. И лорд Байрон, умерший в освободительном походе в Греции в 1824 г., это ведь, по сути, то же самое, что какой-нибудь британский Рэмбо (в смысле – боевик-наемник), погребенный артобстрелом ВС РФ подо Львовом в марте 2022. То есть, это жертвы одного и того же революционного космополитизма, одной и той же идеологии эмансипации, того же неосознанного расчеловечивания и богоборчества под знаменами масонских идеалов.

«Плоды национально-греческого движения оказались общедемократическими европейскими плодами. Многие эллинофилы того времени, ожидавшие от "возрождающихся" эллинов чего-то особенного, были впоследствии глубоко разочарованы. Байрон скончался, не видавши той демократической казенщины, которая воцарилась очень скоро у подножия Акрополя».

Так и британский наемник сгинул на перевалочном пункте подо Львом, не увидев истинный облик самостийного укронацизма. Но в этот, впрочем, есть и своя разница, а именно: одно дело, когда гностические идеалы «разума» и «прогресса» оборачиваются обыкновенной буржуазной пошлостью; и другое дело, когда последние продолжают свое «диалектическое развитие» и оборачиваются уже людоедством.

Английские и французские солдаты выпивают около Севастополя. Фото: Роджер Фентон, 1855 г.

В этом смысле борьба русских в Восточной Украине за суверенитет в системе координат Леонтьева являлась бы борьбой против эгалитаризма западной модели. Иными словами, данная «национальная политика», будучи направленной против глобалистского проекта, оказывалась бы исключением из общего правила. Кроме того, одобрение Леонтьева этой политики диктовал бы принцип «охранения существующего, даже и со всеми неотвратимыми недостатками его». Потому что только в этой системе (а именно, отстаиваемого Россией многополярного геополитического устройства) для идеалов Леонтьева (или попросту для Православия и Русской Церкви) оставалась бы своя ниша, пусть она и была бы гораздо скромнее по своим масштабам с перспективой дальнейшего умаления в результате экспансии «эвдемонического либерализма», а именно, проникновения их  уже в саму Церковь.

Более того, сама концепция «многополярности», которую российская власть сейчас отстаивает для себя и других государств, весьма коррелирует с теми ценностями «неоднородности», «пестроты жизни», «цветущей сложности», которые отстаивал Леонтьев. Если смотреть на последние чисто с эстетической точки зрения, то в них можно видеть рецепцию того же западного либерализма или романтизма, например, своего рода органицизм в духе Спенсера («во всяком организме развитие выражается дифференцированием (органическим разделением) в единстве»; «состояние однородности есть состояние неустойчивого равновесия, — говорит Г. Спенсер»). Однако современная конфронтация геополитических парадигм «многополярности» и «однополярности» (глобализма) как самая суть нынешнего кризиса, говорит о том, что у этих идей был еще и такой аспект (то есть, политический). Иными словами, здесь уже нынешняя ситуация помогает лучше понять мысль Леонтьева.

«Очевидно, что эпоха, связанная с попытками выстроить централизованный, однополярный миропорядок, эта эпоха завершилась. <…> Подобная монополия просто по своей природе противоречила культурной, исторической многоликости нашей цивилизации. Реальность такова, что в мире сформировались, заявили о себе действительно разные центры развития, со своими самобытными моделями, политическими системами, общественными институтами <…> глобализация привела к значительному увеличению прибыли крупных транснациональных, прежде всего американских и европейских компаний» (Путин В. Выступление на форуме в Давосе (27.01.2022)).

По сути, речь идет о новой стадии всемирной революции, когда частные корпорации фактически уже заменяют собой государства в глобальном масштабе, в погоне за сверхприбылью и абсолютной властью превращая большинство населения планеты в безликих рабов своей гностической политики. И здесь геополитическая концепция «многополярности» как «расслоения (или "дифференцирование", как говорит Спенсер), т.е. усиление разницы или разнообразия» (в терминах Леонтьева), даже если рассматривать ее как «вчерашний день» самого либерализма оказывается гораздо более привлекательной моделью в сравнении с «тоталитарным либерализмом» с его реалиями полного расчеловечивания. Потому что, повторим, в такой модели остается место и Христианству, и правовому государству (вернее – наоборот: сильному государству как гаранту законности и поэтому место канонической Церкви в нем).   

Поэтому в Леонтьеве, когда он отстаивал «многоликость», в первую очередь, говорил христианин, а не эстет, как могло показаться. Однако и в выступлении президента России по случаю воссоединения Крыма с Россией (18.03.22) доминирующими неожиданно оказались христианские мотивы. В лучших традициях русских императоров Путин процитировал Священное Писание и Священное Предание.

«Именно [стремление] избавить людей от страданий, от этого геноцида, является основной причиной, побудительным мотивом и главной целью военной операции, которую мы начали на Донбассе и на Украине. <…> Мне приходят в голову слова из Священного Писания: “нет больше любви, как если бы кто-то отдал душу свою за друзей своих”. И мы видим, как героически действуют и воюют наши ребята в ходе этой операции. <…> Так получилось, что начало операции совпало с днём рождения одного из наших выдающихся военных начальников причисленных к лику святых — Федора Ушакова, который за всю свою блестящую военную карьеру не проиграл ни одного сражения. Он как-то сказал, что “грозы сии пойдут во славу России”. Так было тогда, так сегодня и так будет всегда».

Таким образом, весьма ценным для понимания духовного смысла современного геополитического кризиса оказывается оценка К.Леонтьева аналогичных процессов в русском решении «восточного вопроса» в 19 в.

«…в 30-х и 40-х годах политика наша на Востоке имела гораздо более вероисповедный характер, чем племенной. <…> Греческая демагогия и сербские [болгарские, румынские, – А.Б] либерально-чиновничьи инзуррекции не могли быть по вкусу нашему строгому правительству, и оно вовсе не спешило эмансипировать христиан политически, не находило удобным создавать из них новые независимые государства или усиливать их…». 

И демагогия «украинства» на наших глазах подтверждает мудрость такой политики. Потому что даже церковное «раскрепощение» в новейшее время грозит колонизацией Западом (в частности, проект автокефалии на Украине как «освобождение» из-под власти Москвы, который активно продвигают Ватикан и американский Госдеп под прикрытием Фанара  в «овечьей шкуре»). Что же тогда говорить об эмансипации как политической идеологии, за которой неотвратимо следует уже безысходное «рабство греху» и духовная гибель. 

Крымская война 1853-1856 гг. закончилась военным поражением России (после выступления западной коалиции на стороне Турции) и (в качестве утешительного приза) расширением гражданских прав православных христиан в регионе, что означало… бомбу той же «эмансипации» замедленного действия для Леонтьева.

«Россию победили [что способствовало  ее дальнейшей демократизации и либеральному разложению]. Она заключила Парижский мир. Но на совещаниях этого парижского съезда было сообща решено: облегчить участь христианских подданных султана <…> Эту уступку державы все-таки сделали православной России».

Но «уступка» эта была, повторим, даром Пандоры, потому что несла с собой то же самое разложение христианского сознания либерализмом.

«Но несчастие наше было в том, что эту племенную эмансипационную идею мы допустили неосторожно перенести и на церковно-православную почву».

Нынешняя Крымская компания, по всей видимости, будет иметь противоположный итог в первом отношении (России возьмет военно-политический реванш). В церковном же отношении процесс потери канонических территорий Русской Церкви будет продолжен (в силу общего неизбежного умаления Христианства в мире к концу истории). В частности, по ходу военной спецоперации возросла вероятность новых расколов (самопровозглашенных «автокефалий») на Украине и, как следствие, потери Украинской Церкви не только для Московского Патриархата, но и для Православия вообще. Потому что за Фанаром, который приберет всё к своим рукам на Украине, играя на антироссийских настроениях, стоит не только Госдеп, но и Ватикан. И так же как Украина как государство под видом «самостiйности» (де-юре) получила (де-факто) колониальное положение в отношении Вашингтона, Украинская Православная Церковь, окончательно «освободившись» от «диктатуры» Москвы, в качестве осуществления мечты об «автокефалии» получит унию вместе с греками.

Александр Буздалов