К. Сомов. Фронтиспис книги стихов В.И. Иванова Cor ardens. 1911 г.

Еще одно сравнение, которое напрашивается в нашем стремлении описать природу богословского модернизма, это сравнение его с декадансом, вернее – с такой его формой, как символизм Серебряного века. Не случайно, эти направления отечественной философско-богословской мысли и культурной жизни возникают практически одновременно и развиваются параллельно.

Декадентство, в целом, – это упадническая стадия романтизма. Символизм же – это как бы «высшая» (квазирелигиозная) «степень» этого упадка, когда в предсмертной агонии декадентства начинаются «духовные» галлюцинации. Декадентский символизм это полуоккультная субкультура, порождение каббалы, масонства, теософии и других разновидностей неогностицизма Нового времени, когда в результате тления падшего ума рождается лжеименное «духовное знание». «Если будешь призывать знание и взывать к разуму; если будешь искать его, как серебра, и отыскивать его, как сокровище: то уразумеешь страх Господень и найдешь познание о Боге» (Прит 2:3-6). Соответственно, полная потеря «страха Господня» в декадансе и богословском модернизме – это верные признаки их религиозного безумия, внутренне переживаемого как обретение истинного знания. Сущность это явления – ложное религиозное мнение человека о себе как «избраннике небес», «любимце богов» («Учителей Человечества», «Махатм»), как представителе особой касты «высших людей», наделенного потенциальными сверхчеловеческими способностями, которые надо только в себе «раскрыть». «Ибо кто почитает себя чем-нибудь, будучи ничто, тот обольщает сам себя» (Гал 6:3). Одним словом, символизм как религиозный декаданс характеризуется, прежде всего, «бесовской прелестью» как типично гностическим самосознанием, диаметрально противоположным ортодоксальному смиренномудрию и трезвлению. Здесь же, напротив, все построено именно на нетрезвости, на культивировании состояния «экстаза» как духовного опьянения человека. Отсюда речь декадентов – сомнамбулическая, «пророческая» заумь, понятная только для «посвященных», то есть находящихся в той же «астральной связи» с «душами звезд» и «высшими духами», в которой находятся сами «оракулы» религиозного декаданса. Вот стандартный набор речевых штампов этого символического «санскрита», на котором говорили эти последние потомки вымерших «арийцев», они же – предтечи «духовных» людей «новой расы» («эпохи Водолея»): «единый организм», «живые токи», «потоки энергии», «магнетическая сфера», «астральный план», «лучи духовного света», «эманации», «сила мысли», «светоносный», «животворящий», «жизнепоток» и т.д.

Объективно – это сленг Эммочки-Людоедки из «Двенадцати стульев», точно описанного Ильфов и Петровым социального типа все той же эпохи революционного хаоса, прежде всего – хаоса человеческого сознания. То есть, Эммочка – это тоже жертва декаданса, или другая его форма; она пребывает в той же непоколебимой уверенности своего принципиального отличия от «простых смертных» и, в частности, уверенности в том, что язык, на котором она говорит, это «язык богов» (жителей «местечка Парижес», в частности, а это то же самое в этой субкультуре, что «махатмы» – в теософии). В декадентском символизме – аналогичная ситуация. Зинаида Гиппиус (и даже Марина Цветаева) – это та же Эммочка, но на «другом уровне» прелести. Декадентская речь – это речь духовно больного человека, патологическая «глоссолалия» как говорение на реально не существующем языке, но который представляется говорящему (и завороженному массовому слушателю) как пока еще «незнакомый», или забытый («древний»). Неясность, иррационализм, импульсивность, алогизм, экспрессия, бессвязность, адогматизм, экзальтированность – вот основные признаки этой речи. На этом же самом языке «звезд» написано подавляющее большинство текстов современных песен рок- и поп-культуры (например, Земфира – очередная реинкарнация Эммочки-людоедки: два связанных по смыслу предложения здесь – уже большая редкость; какие-то обрывки впечатлений; клочки мыслей; словом, сплошной «поток сознания» медиума). Все это тоже продолжающаяся агония декаданса (романтизма), «бронзовый век» все той «мировой культуры» Нового времени, все той же массовой религии «развитого» гуманизма, хотя уже и на последнем историческом издыхании его идей и декламаций.

Так вот, богословский модернизм – это тоже не что иное, как религиозный декаданс. Не случайно Ф. Достоевский и В. Соловьев стоят у истоков и того, и другого движения: декаданса Серебряного века и нового отечественного богословия. «Пушкинская речь» Достоевского – это просто «евангелие» декадентской зауми, речь безумного «всечеловека» с его патологической «всеотзывчивостью» (как отзывчивостью «всем духам»), только в силу всеобщего «сдвига по фазе» воспринимающая как эталон «классической культуры». И именно по этой причине следом явились Мережковские и Розановы с их «фаллическим христианством», Бальмонты и Брюсовы с их желанием «прославить и Господа, и дьявола», – потому что эпилептический декаданс Достоевского был единодушно признан эталоном разумной мысли и речи. Крестоборчество «нравственного монизма» Храповицкого – это именно богословский декаданс, тление богословского ума, догматический упадок и распад. Постоянные отсылки Флоровского к апологетам 2-3 веков (то есть к еще полуязыческому сознанию переходной эпохи от эллинистической к христианской мысли) это тоже не что иное, как богословский декаданс, иррационализация догматического учения Церкви (отсюда – борьба со «схоластикой» как основной тренд этого направления).

И, опять же, в полной аналогии с эволюцией декаданса в светской культуре современное состояние богословского модернизма являет нам уже «бронзовый век» этого явления, то есть декадентскую агонию лжеименного «христианства», которое характеризуется, прежде всего, еще более патологической речью: политизированной, бюрократической,  даже уже не богословски выхолощенной, но просто лишенной всякого содержания. Вот яркий образчик такой речи: «Церковь ещё раз свидетельствует о том, что счастье в отношениях мужчины и женщины достижимо только на началах любви и взаимной ответственности, которую закрепляет в том числе и брак, регистрируемый государством». – Так замглавы синодального отдела по взаимоотношениям церкви с обществом и СМИ Вахтанг Кипшидзе прокомментировал скандальную проповедь прот. Димитрия Смирнова, в которой он в резкой форме осудил блудные сожительства как норму современного российского общества (В РПЦ призвали не воспринимать буквально слова протоиерея Смирнова о гражданских женах). А замглавы синодального отдела, как и положено во «взаимоотношениях церкви и общества», нейтрализовал этот православный фундаментализм. И суть здесь в том, что этот комментарий – это торжество «нравственного монизма»: никто уже в самой Церкви не говорит о том, что блуд – это грех; что грех – это нарушение заповеди Божией; что блуд – это беззаконие, за которым неотвратимо последует страшное наказание, потому что блудниками переполнен ад. Так «церкви» с «обществом» говорить не следует, это некультурно. Поэтому все сводится (даже у самого критика этой «общественной проблемы» о. Димитрия) к «безответственности мужчин» и нежелании «строить отношения» на «началах любви». Следовательно, «позиция церкви» по этому вопросу уже ничем не отличается от позиции масонства и других форм гностической религии самоспасения, где все должно «строиться» на тех же самых «началах». И это самый настоящий богословский декаданс, или (как мы знаем из истории культуры) стадия уже необратимого распада христианского сознания.

Александр Буздалов