Искушение «политической теологией»

Фридрих Кампе. Великий благодарственный праздник

трех союзных монархов под Теплицем 2 сентября 1813 г.

Общенациональные испытания большого масштаба, вызванные внешнеполитической угрозой, в частности, противостояние вооруженной агрессии, дающее основание определению такой войны как «отечественной», помимо осязаемых бедствий социального характера, несет с собой и опасности для духовной жизни общества. Более того, последние возникают, как правило, уже после того, как угроза успешно ликвидирована, когда враг триумфально повержен, государственный суверенитет сохранен и мир восстановлен. Здесь-то (на фоне свойственной победителям эйфории) и возникает искушение религиозного переживания случившегося и рождения на свет «политической теологии» как ложного осмысления произошедшего и идеологической программы на будущее.

Всякая гражданско-политическая теология априори является разновидностью гностицизма, то есть, ложным религиозным знанием, или квазибогословской идеологией. Обусловлено этот тем, что гражданская и политическая жизнь по онтологической (то есть, непреодолимой) причине падшего состояния человеческой природы, лишены сакрального значения, ибо «мир лежит во зле» (1Ин 5:19). В лучшем случае (когда общество нравственно здраво, государственная власть легитимна и его политика справедлива) социально-политическая жизнь может характеризоваться естественными добродетелями, что означает лишь то, что греховные страсти общества обузданы силой государства, закон и правопорядок покорили и усмирили стихию греха, царящую в душах людей, ибо «что такое человек, чтоб быть ему чистым, и чтобы рожденному женщиною быть праведным» (Иов 15:14). В то время как политический гностицизм (как и гностицизм вообще) исходит из догмы идеальности природы или отдельного человека, или (как в данном случае) общества и государства. В частности, эйфория от военной победы как раз и проявляется в том, что теряется сознание реального (греховного) состояния социума, одержавшего эту победу.  В результате чего на общество (как совокупность грешников) и/или государство начинают переноситься сакральные атрибуты и функции. Народ и/или власть истолковываются горячими головами как составляющие божественной реальности, даже не как орудия Промысла в мировой истории, но как Его полномочные представители на земле. Либо чудесные избавления от смертельных опасностей общенационального масштаба и дарованные Небом победы в обстоятельствах, когда поражение казалось неизбежным и понесенный ущерб невосполнимым, вызывают непреодолимое желание постановки подобных чудес на поток, то есть, теургического их «производства» аппаратом политической «литургики».

«Русская история не объяснима без категории чуда. В русской истории случаются катастрофы, ввергающие государство и народ в чёрные дыры, из которых, кажется, нет выхода — в них исчезают государства и сам народ. Но необъяснимо, волею чудесных таинственных сил из исторической преисподней вновь возникает русское государство, а вместе с ним и русский народ, облекаясь в бесподобные имперские ризы» (Проханов А. Код Путина).

Сверхъестественная помощь, подаваемая Богом в критические моменты национальной истории, осмысляется как естественная отныне для данной человеческой общности, то есть, как долженствующая быть подаваемой впредь на постоянной основе. Либо (хуже того) эти сверхчеловеческие силы вообще переживаются как природные качества самого народа-супермена. «Византийцы на собственном опыте убедились в непредсказуемости исхода битвы. Даже присутствие самых почитаемых реликвий и икон в войске не могло исключить возможность поражения. Но с упрямством средневековых алхимиков греки продолжали искать идеальное средство, гарантирующее благосклонность Небес, а значит и победу. <…> Диапазон был широким: от использования всевозможных святынь, до привлечения в войска святых монахов и введения богослужебной “обязаловки”. <…> Отношение к святым предметам часто искажалось. Они превращались в набор необходимых оберегов, гарантирующих победу. Однако к концу первого тысячелетия “меч Аттилы”, этот идеальный артефакт, дарующий непобедимость, так и не был найден. И все же попытки продолжались. В рубеже тысячелетий мы встречаем еще один псевдо-христианский феномен в византийской армии. Речь идет о гадании на священных текстах и астрологии. Византийские стратеги были уверены, что еще до начала сражения весь ход битвы и ее результат предначертаны божественной волей. Отсюда вывод: исход сражения можно подсмотреть, если найти правильный способ. На роль такого “Мелампа прорицателя” стали привлекать астрологов. И даже гадание на библейских книгах имело место» (Петровский И. Отлучить или прославить. Часть IV. Эрзац христианства или трудности перевода).

Наиболее ярким примером такого политического гностицизма в русской истории явилась концепция Священного союза, родившаяся в уме российского императора Александра I под влиянием его масонского окружения (и другого «мистицизма» подобного рода). «Александр I сам рассказывал об этом в 1821 г. в письме к князю А. Н. Голицыну:

“Идея Священного союза была мне вдохновлена в Вене, как я вам уже неоднократно говорил, чтобы огласить ее при завершении конгресса, и лишь возвращение Наполеона с острова Эльба, пришедшееся на конец нашего пребывания в Вене, привело меня к убеждению, что нужно еще отложить исполнение этой мысли до того времени, пока с помощью Провидения эта новая борьба не будет окончена, и наконец в Париже, после того как Наполеон по милости Божией оказался поверженным во второй раз, Господь вложил мне в сердце желание воплотить все то, что лелеял я со времени конгресса, и обратил меня к тому, чтобы начертать на бумаге Акт таким, каким вы его знаете” [Николай Михайлович, великий князь, Император Александр I. Опыт исторического исследования. СПб., 1912. Т. 1. С. 546]» (Андреев А.Ю. «Политическая теология» императора Александра I: идеи, репрезентации, практика / Вестник ПСТГУ. Серия II: История. История Русской Православной Церкви. 2022. Вып. 106. С. 62-80).

Иными словами, идея Священного союза, по убеждению царя, была получена им путем Откровения, где сам он выступал в роли правителя и пророка, одновременно, или нового Давида. В принципе, такое, конечно, вполне было бы возможным, учитывая то, что Александр был царем православной империи и на его долю, действительно, выпала судьбоносная историческая задача противоборства революционной стихии, захлестнувшей Европу на рубеже XVIII-XIX вв. Но суть в том, повторим, что основные идеи, которые Александр пытался противопоставить революционным гностикам «Века Разума» были неотъемлемой частью… этого же самого гностицизма (масонства, в частности). Что в его случае имело буквальное выражение в его ближайшем окружении, то есть, в лице тех «религиозных мыслителей», с которыми он находился в тесном общении, в сокровенных беседах и переписках с которыми и рождалась его «богословско-теологическая» концепция Священного союза. «Стоит подчеркнуть, что искания Александра I в 1815 г. были сопряжены с его особым душевным состоянием: возвращение Наполеона он рассматривал как повторное пришествие в мир “гения зла” [Выражение из письма Александра I Ф.-С. Лагарпу от 29 мая / 10 июня 1815 г.: Андреев А.Ю., Тозато-Риго Д. Император Александр I и Фредерик-Сезар Лагарп. Письма. Документы. Т. 3: 1815–1832. М., 2017. С. 57], борьба с которым должна носить эсхатологический характер. Этот комплекс религиозных представлений подпитывало общение с баронессой В.Ю. фон Крюденер, взявшей на себя задачу руководить духовной жизнью императора. Как показывает анализ писем баронессы Крюденер этого времени, она также активно стремилась объяснять текущие политические события, основываясь на цитатах из Священного Писания, и с их помощью внушала Александру I учение о “новом христианстве” последних времен, которое царь должен нести миру, будучи одним из избранных, одним из тех, кто призван заключить с Богом “новый христианский союз (завет)” [Зорин А. Л. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М., 2001. С. 306–311; Ghervas S. Réinventer la tradition. Alexandre Stourdza et l’Europe de la Sainte-Alliance. Paris, 2008. P. 261–262]» (Андреев А.Ю. «Политическая теология» императора Александра I: идеи, репрезентации, практика. Цит. изд.).

Здесь мы видим весь набор мантр неогностицизма («новое христианство», «новый [то есть, Третий] завет»), под немолчный речитатив  которых пройдут последующие два века этой новой религии. Сюда же нужно добавить идею экуменического «братства во Христе», преодолевающего «разделительные межи» наций, государств и конфессий. «К основным теологическим понятиям Акта Священного союза относится, во-первых, “братство во Христе”. Оно раскрывается прежде всего как межконфессиональное христианское единство, и далеко не случайным оказывается факт, что три подписавших Акт монарха представляли страны, где были представлены три крупнейшие христианские конфессии: Россия – православие, Австрия – католичество и Пруссия — протестантизм (в лице как минимум двух присутствовавших в этом государстве деноминаций, лютеранской и евангелической). Далее, это христианское братство монархов оказывается выше границ их собственных стран, то есть собственно династических, территориальных и национальных интересов:

“Соответственно словам Священных Писаний, повелевающих всем людям быть братьями, три договаривающиеся монарха пребудут соединены узами действительного и неразрывного братства и, почитая себя как бы единоземцами, они во всяком случае и во всяком месте станут подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь” [Трактат братского христианского союза. 14/26 сентября 1815 г. / Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое. СПб., 1830.  Т.XXXIII. № 25943].

Тем самым, “братство во Христе”, положенное в основу нового политического порядка, категорически отрицало идею нации и вытекавшие из нее понятия «суверенитета нации» и «национального государства» (Андреев А.Ю. «Политическая теология» императора Александра I: идеи, репрезентации, практика. Цит. изд.).

Чем же, спрашивается, все это вредоносно в духовном плане, или что же в этом плохого? Плохо здесь то, что понятия «суверенитета нации» и «национального государства» – это понятия, основанные на объективной реальности, а именно, исходящие из подлинного (греховного) состояния эмпирического человека. Поэтому только на этих правильных понятиях (то есть, отражающих окружающий социально-политический мир, как он существует по собственной падшей природе и законам ее существования) можно выстроить адекватную политику. Вместо этого квазирелигиозная идеология Священного союза исходила из гностической утопии «братства во Христе» как уже достигнутого «Царствия Божия на земле», отрицая, в частности, историческое разделения Христианства на каноническую Церковь и многочисленные расколы и ереси, игнорируя, опять же, само «небратское» (злое) состояние воли человека. «Братство во Христе» – это благодатное состояние христиан в Церкви, и нигде, кроме как в Церкви как «царстве благодати» оно невозможно в пределах мировой истории. Здесь же (в псевдомистической экзальтации нового гностицизма) оно мифически переносится на социальную и политическую жизнь. Что не может иметь никаких иных последствий, кроме того же революционного разрушения того единственного социально-политического порядка, который возможен на этой бренной земле. То есть, основанного на слишком «прозаичных» для религиозных мечтателей и «устаревших» для политических варваров понятиях «суверенитета нации» и «национального (или федеративного) государства».

В современной России, находящейся в вынужденном противостоянии с «коллективным Западом», в состоянии гибридной войны, набирающей обороты день от дня, идущей путем неуклонной эскалации и повышения ставок (со стороны агрессора), угроза распространения «политической теологии» исходит, прежде всего, от таких квазирелигиозных мыслителей как Александр  Проханов и Александр Дугин. И, как в случае с политическим гностицизмом Александра Первого, именно военные победы становятся основным источником безудержного вдохновения этих идеологов.

«Все великие русские правители, создатели непревзойдённых российских империй, высекали такую элиту из камня ударами своей воли, совершая грандиозные перевороты, в которых рождались новое государство, новая страна и новая Победа. <…> Сегодня Владимир Путин стремится создать элиту Победы из разрозненных групп – сражающихся русских военных. технократов-оборонщиков, патриотических интеллигентов и церковных молитвенников. Создание этого победного Ордена совершается теперь, когда истаивает историческое время, отпущенное России для Победы. Сотворение этого Ордена приведёт Россию к военной Победе. А после Победы – к созданию новой, очищенной от исторической ржавчины Родины» (Проханов А. Русский мартен).

Как не трудно заметить, «политическая теология» Проханова представляет собой наиболее «тяжелый случай» политического гностицизма, когда религиозное содержание «провидится» в самом этносе и национальном государстве. Здесь между естественным и сверхъестественным, относительным и абсолютным, человеческим и божественным имеет место быть полное тождество. Второе производится первым исключительно «усилиями своей воли». Поэтому в риторике Проханова сакральные эпитеты и определения напрямую используются в отношении феноменов национальной и политической жизни.

«Мы перестанем драпировать Мавзолей в дни наших победных военных парадов. Ибо Мавзолей – это алтарь, откуда народ отправился в многолетний кровавый поход и вернулся из похода, неся трофеи – штандарты разгромленных фашистских дивизий. Свободный от драпировки Мавзолей делает парады продолжателями двух великих, священных сталинских парадов» (Проханов А. Русский мартен).

«Музыка [советского гимна] перенесла в Россию множество тонких энергий, питавших советское время. Эти энергии, поселившись в сегодняшнем времени, взращивают его и целят, обнаруживают свои плодоносящие силы. Красное Знамя Победы — икона русского двадцатого века. На этой иконе, как на ковчеге, русская история переплыла ядовитое безвременье девяностых годов и коснулась причала, который построил Владимир Путин» (Проханов А. Код Путина).

В сравнении с радикальной прохановской политология Александра Дугина представляет собой умеренный, или классический вариант «политической теологии», то есть, такой, когда различие между божественной и человеческой природой все-таки существует, и первая «всего лишь» воплощает в реалиях второй свои идеальные «эйдосы», или «логосы».

«Европейский Модерн – как минимум с Монтескье, а в Англии и того раньше, – давно поставил перед собой цель лишить власть любого намёка на сакральность. <…> Но в России олигархия всякий раз оказывается неустойчивой и уступает место авторитаризму и самодержавию в той или иной его форме. Причем это происходит не столько в силу узурпации высшей власти каким-то одним лицом, сколько в силу требования самого общества, которое в своем ядре остается патриархальным, традиционным и видит в Верховном Правителе отеческую, почти мистическую фигуру» (Дугин А. От археомодерна к империи).

Если национал-политический гностицизм Проханова это просто форма пантеизма (в духе Фейербаха), то у Дугина – это панентеизм (в духе Шеллинга). «Абсолют» здесь только отчасти «эманирует» в русскую историю, уделяя ей часть своей идеальности (не теряя при этом своей самотождественности). Для Проханова же вообще не существует никакого другого «Абсолюта», кроме России, Русского народа (прямо как в «развитом» иудаизме, где Израиль – это и есть Бог). Тогда как евразийство Александра Дугина – это, по сути, тот же Священный союз Александра Первого, еще один проект теополитики, очередная концепция исторической синергии небесного и земного, привлечения божественных ресурсов к осуществлению геополитических задач и политических ресурсов – к решению задач божественных.

«В платонизме есть важный термин “эпистрофэ” – что по-гречески означает “резкое изменение направления движения”, “перевод строки”, “смена курса”, а в самом возвышенном смысле – “великое возвращение к истоку”. 30 сентября 2022 года [день принятия в состав России после проведения народных референдумов 4-х новых субъектов – ДНР, ЛНР, Херсонской и Запорожской областей] состоялся момент эпистрофэ – в русской политике, в украинском конфликте, в мировой истории. <…> кто сам вызвался быть добровольцем, в новом свете исторических катаклизмов, совершает настоящий нравственный, духовный, религиозный подвиг. Это путь верности и чести – путь, ведущий к свету и святости. Это тоже – “эпистрофэ”, обращение себя к своей сути, к своей внутренней духовной природе <…> Война с Западом приобретает совершенно иное измерение. Это духовная битва между Добром и Злом, и когда воин осознает это до глубины своей души, воюет он по-другому. А общество превращается в тыл, работает на Победу, отдавая все силы, и живет на одном дыхании с отстаивающими его свободу героями. В этом законы священной войны. Эта война уже точно стала священной» (Дугин А. Путин провозгласил Русскую Идею).

«Итак, отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мф 22:21). О политике следует судить в категориях политики, а о теологии – в категориях теологии.  «Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия. Но мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога, что и возвещаем не от человеческой мудрости изученными словами, но изученными от Духа Святаго, соображая духовное с духовным» (1Кор 2:11-13). .И «политическая теология» это как раз тот случай, когда «кесарю отдают Божие»; когда о «человеческом» рассуждают как о «духовном». В результате чего получается и дурная политология, и дурная теология.

«Путин – это Евразия, возвращающаяся к своей субъектности. И ничего больше. Всё остальное не-Путин» (Дугин А. СВО и смена миропорядка).

Наиболее характерным концептом, общим для политического гностицизма Дугина и царя Александра, является идея «сотериологической функции Империи», то есть, перенесение на государство целей и задач исключительно Церкви (или божественной благодати, действующей в церковных таинствах).

«После падения Константинополя вся геополитическая картина резко изменилась. Несмотря на то, что константинопольский Патриарх оставался главой Православной Церкви, стройность всей структуры нарушилась. Напомним, что одним из краеугольных камней Православия [то есть, политического гностицизма самого Дугина. – А.Б.] было учение о сотериологической функции Империи, а так как Православной Империи (и, соответствен но, православного Императора, Василевса) больше не существовало, то Церковь вынуждена была вступить в новый, особый и достаточно парадоксальный, период своего существования. С этого момента весь православный мир» (Дугин А. Основы геополитики. М., «Арктогея». 1997. С.390),

в частности, все философы евразийства только и думают о том, как эту Священную Империю восстановить, дабы снова поставить дело спасения на «широкие рельсы», возродить «массовое производство» святости и братства. Поэтому текущая «смена порядка», о которой идет речь у Дугина, означает «возвращение» именно к этим «истокам» евразийского политического гностицизма (как шеллингианства на русской почве).

Той же идеей «новейшего завета» как экспансией ортодоксальной сотерилогии за пределы канонической Церкви вдохновлялся и Александр Первый, духовно окормляемый ясновидящими баронессами и графами с черным поясом по «эзотерическому христианству». «…ему [царю] кажется ложным то, что церковь заключена в нескольких личностях и что должна быть установлена в определенной стране; он думает, что она будет пребывать повсюду» (Зорин А.Л. Кормя двуглавого орла. Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001. С. 328). «Священный союз мыслился Александром I в первую очередь как религиозная идея, а уже затем как внешнеполитическое объединение. В этом аспекте он действительно не имел аналогов в истории международных отношений. <…> Александр I особым манифестом от 25 декабря 1815 г. не только опубликовал акт Священного союза на территории своей империи, но повелел прочитать его народу во всех церквах» [то есть, наряду с Евангелием и Апостолом]. «…поскольку в центре союза лежала религиозная идея “христианского братства” — главного залога для мира и спокойствия в Европе — то и ее репрезентации должны были носить религиозный, т. е. богослужебный, характер. Отсюда же вытекает и их главная особенность: поскольку три державы, заключившие Священный союз, принадлежали к трем основным ветвям христианства в Европе — православию, католичеству и протестантизму (в форме лютеранской и евангелической деноминаций), то указанные публичные богослужебные репрезентации Священного союза не могли быть однозначно привязаны к какой-либо одной конфессии, а с неизбежностью носили межконфессиональный характер» (Андреев А.Ю. «Литургика» Священного союза. К вопросу о религиозных взглядах Александра I. Филаретовский альманах. ПСТГУ, 2016. №12. С.124).

В этом плане к достоинствам нынешнего президента России как политика следует отнести нерелигиозность его натуры, что делает крайне низкой вероятность его увлечения идеями «политической теологии», несмотря на настойчивую апелляцию к нему со стороны идеологов этого рода, намеревающихся взять его под свое духовное руководство, как баронесса фон Крюденер – императора Александра. «Философ Александр Дугин в своем выступлении на пленарном заседании Всемирного Русского Народного Собора показал, с кем и с чем воюет Россия.

“Мы, конечно, находимся в самой настоящей войне. И эта война, это не только война армий, людей – это ещё и война духа. Вот это очень важно. Можно сказать так, что мы видим горизонтальное противостояние – наша армия, наши противники, мы против НАТО. Конечно, не против даже Украины, здесь об этом даже говорить нечего. Но есть ещё одно измерение, вертикальное, этой войны. Это война Неба против ада. Это война Ангельских воинств, это война рати Архангела Михаила против дьявола. И вот это вертикальное измерение – это и есть идеология, это сфера идей, это сфера духа, в котором эта война и развёртывается. Это её главное содержание”» (Царьград).

«Писатель и публицист Александр Проханов в четверг на пленарной сессии международного дискуссионного клуба "Валдай" отметил, что справедливость лежит в основе русской цивилизации, Россия сегодня борется за справедливость, и спросил Путина, не стоит ли сделать российскую идеологию "религией справедливости". "У нас четыре традиционных конфессии, нам достаточно", – ответил Путин» (РИА-Новости).

Внешняя политика президента Путина строится на принципах международного права и здравого смысла как гарантов соблюдения национальных интересов. Более того, носителями идей политического гностицизма являются как раз нынешние геополитические противники России – масоны, каббалисты и кальвинисты трансатлантических элит с их фундаментальным догматом «предопределения» своего мирового господства. Поэтому их однополярному глобализму (внутренне переживаемому как теократия) российский лидер и противопоставляет консервативные политические ценности «суверенитета нации», принципы «национальных государств» и «многополярности», которые, повторим, будучи реализованными, представляют собой естественные политические добродетели, те проверенные временем концепты, на основании которых становится единственно возможным относительно мирное сосуществование и взаимовыгодное сотрудничество народов и государств в исторически данном состоянии человеческого естества, «потому что помышление сердца человеческого — зло от юности его» (Быт 8:21). 

Александр Буздалов

.