Достоевским посрамихом смрадный Первый Рим

Johann Wolfgang Von Goethe

«Немецкий католический богослов Андреас Лоб-Хюдеполь заявил, что подавление суицидальных желаний – большая проблема. <…>

“Люди больше не признают возможности формировать свою жизнь. Вот почему они рассматривает суицидальное желание как последний акт свободы выхода из жизненной ситуации, которая воспринимается как невыносимая”, –

говорит католический богослов. <…> Он считает, что

“разговоры на тему смерти и умирания должны практиковаться. Без скрытого чувства вины, без табу, без банальности”.

Лоб-Хюдеполь уверен, что это особенно важно после решения Федерального конституционного суда, согласно которому право на самоубийство является вопросом человеческого достоинства и что коммерческая помощь при суициде больше не должна быть наказуемой в принципе. Католический богослов видит в этом серьезный вызов и для церковных учреждений:

“Вы должны были бы спросить себя – что это значит для нас? Церковные учреждения – это не сфера, свободная от фундаментальных прав. Даже католические”.

Лоб-Хюдеполь убежден, что нужно оберегать людей от суицидальных мыслей, но если они возникли, то

“мы должны сделать возможным решение покончить с собой, если оно серьёзно и принято свободно”» (Русская Народная Линия).

Комментируя эту новость, протодиакон Владимир Василик, по сложившейся уже в современном отечественном богословии традиции, счел необходимым в опровержении очередной религиозной лжи католичества сделать ссылку на Федора Достоевского, дескать, давно предсказавшего подобные пароксизмы отступления папизма от христианства.

«Ныне происходит дальнейшее падение Римо-католического и западного мира, исполняется пророчество Фёдора Михайловича Достоевского о смрадном римо-католическом боге. В чём он состоит? В неприкрытой похоти власти, о которой говорил святитель Николай (Велимирович) и в желании власти любой ценой, прежде всего – духовной, а в идеале духовной и светской власти. Ныне Римо-католическая церковь в условиях дехристианизированного мира стремится любой ценой удержать хотя бы остатки власти и контроль за паствой. В этом смысле суетится, продолжает суетливое “aggiornamento” (обновление) времен Ватиканского собора, не понимая, что мир переменился, что они уже не нужны – сейчас нужны жрецы эпохи Водолея, жрецы, подобные древнеримским жрецам, которые приносили бы в жертву животных, а в исключительных случаях – людей, и оправдывали бы суицид достоинством. Именно суицид с достоинством и характерен для древнегреческого и римского общества, когда Нерон с достоинством бросается на меч, говоря, какой артист умирает. И эти носители достоинства, в частности, тот же Нерон, сжигали сотни тысяч христиан или бросали их на арену к диким зверям. Страшно то, что некогда христианский Рим, прославленный тысячами мучеников, вновь становится Римом языческим. Великий понтифик вновь становится языческим жрецом. Но подчеркиваю: так называемое суицидное достоинство – это чисто античное сознание, когда за гробом ничего хорошего тебя не ждёт, кроме мрачного аида, а на Земле всё для тебя исчерпано. И вот этот последний акт отчаяния, в котором ты можешь сохранить свой сознание – единственное, что остаётся для античного человека. Человек, исповедующее подобное античное сознание, отрекается от христианского благовестия – благовестия радости, света, любви и свободы» (Русская Народная Линия).

Между тем в собственном религиозно-богословском наследии «великого пророка земли русской» имеется предостаточно примеров проповеди идей, подобных или даже идентичных тем, которые сейчас транслирует падший ум католического теолога к праведному возмущению православного человека. Вот для сравнения три примера аналогичного «смрадного богословия» (религиозного переживания «человеческого достоинства», простирающего до «права» на самоубийство) у самого Достоевского.

«Этот образ в руках — странная и неслыханная еще в самоубийстве черта! Это уж какое-то кроткое, смиренное самоубийство. Тут даже, видимо, не было никакого ропота или попрека: просто – стало нельзя жить, “Бог не захотел” и – умерла, помолившись» (Достоевский Ф. Дневник писателя. 1876, октябрь. Гл. 1,III / Д.,XXIII,146).

Так Достоевский в своей публицистике комментирует реальный случай суицида гр. Борисовой, что одновременно было художественно отформатировано писателем в сюжете повести «Кроткая». Чуть ранее (в начале того же года) в этом же периодическом издании Достоевского была опубликована другая романтизация самоубийства.

«Самоубийца Вертер, кончая с жизнью, в последних строках, им оставленных, жалеет, что не увидит более “прекрасного созвездия Большой Медведицы”, и прощается с ним. О, как сказался в этой черточке только что начинавшийся тогда Гете! Чем же так дороги были молодому Вертеру эти созвездия? Тем, что он сознавал, каждый раз созерцая их, что он вовсе не атом и не ничто перед ними, что вся эта бездна таинственных чудес Божиих вовсе не выше его мысли, не выше его сознания, не выше идеала красоты, заключенного в душе его, а, стало быть, равна ему и роднит его с бесконечностью бытия…. и что за всё счастие чувствовать эту великую мысль, открывающую ему: кто он? — он обязан лишь своему лику человеческому. “Великий Дух, благодарю Тебя за лик человеческий, Тобою данный мне”. Вот какова должна была быть молитва великого Гете во всю жизнь его» (Достоевский Ф. Дневник писателя, 1876, январь. Гл.1,I / Д.,XXII,6.).

В следующем году еще одно оправдание самоубийства с претензией на теологию в «Дневнике писателя».

«Суд удаляется составить приговор, но генерал Гартунг дождаться его не захотел: <…> он умертвил себя принесенным с собой и заряженным заране револьвером, ударом в сердце. На нем нашли тоже заране заготовленную записку, в которой он “клянется всемогущим богом, что ничего в этом деле не похитил и врагов своих прощает”. Таким образом, он умер в сознании своей невинности и в сознании своего джентльменства. <…> Гартунга жалко, но тут скорее трагедия (преглубокая), фатум русской жизни, чем с которой-нибудь стороны ошибка. Или, лучше сказать, тут все виноваты: и нравы, и обычаи нашего интеллигентного общества, и характеры, в этом обществе выровнявшиеся и создавшиеся, наконец, нравы и обычаи наших заимствованных и недостаточно обрусевших молодых судов. Но ведь когда все огулом виноваты, значит, порознь нет никого виновного» (Достоевский Ф. Дневник писателя, 1877, октябрь, гл. 2,I / Д., XXVI,46).

По причине этой личной невиновности в самоубийстве все трое (Кроткая и ее прототип Борисова, Вертер и Гартуг) кончают с собой с той или формой «молитвы» на устах. И это не что иное, как именно «богословие самоубийства». Масонский идеализм Гете (которым он наделяет Вертера), «джентльменство» Гартура и «кротость» Борисовой (которым Достоевский наделяет Кроткую) – все это различные формы того же самого квазирелигиозного язычества, которые о. Владимир Василик констатирует в современном состоянии католического богословия. Недомыслием является только противопоставление этого западного лжехристианства – религиозной философии Достоевского, в которой мы видим буквально эту же самую гностическую сакрализацию духовной свободы человека. Поэтому подобное философское оправдание у Достоевского получают не только самоубийства положительных героев (вроде Кроткой и Смешного Человека), но и отрицательных (Свидригайлова, Кириллова, Ставрогина, Версилова). Последние в мире Достоевского – тоже не более чем невинные жертвы «фатума жизни», круговой поруки «всех-за-каждого-виноватости», необходимые издержки нравственной космогонии «всечеловечества» как будущего «богочеловечества», словно ступени межгалактической ракеты, отбрасываемые по пути на орбиту почвеннического «христианства».

«Цивилизация есть время переходное. В этом дальнейшем развитии наступает феномен, новый факт, которого никому не миновать, это развитие личного сознания и отрицание непосредственных идей и законов (авторитетных, патриархальных, законов масс). Человек как личность всегда в этом состоянии своего общегенетического роста становился во враждебное, отрицательное отношение к авторитетному закону масс и вcex. Терял поэтому всегда веру и в бога. <…>  Если б не указано было человеку в этом его состоянии цели — мне кажется, он бы с ума сошел» [или покончил с собой всем] «всем человечеством» [отсюда – эпидемия самоубийств в мире Достоевского как выражение этой «переходности состояния цивилизации» на пути к «эпохе Водолея»]. «Указан Христос. В чем закон этого идеала? Возвращение в непосредственность, в массу, но свободное…» (Достоевский. Социализм и христианство / Д.,ХХ,192).  

Поэтому и свободное лишение себя жизни является законной формой, или, по крайней мере, исторической предпосылкой свободного становления человека гностическим «Христом-Богом».

«Не авторитетно, а, напротив, в высшей степени самовольно и сознательно. Ясно, что это высшее самоволие есть в то же время высшее отречение от своей воли. В том моя воля, чтоб не иметь воли, ибо идеал прекрасен. В чем идеал [Христа]? Достигнуть полного могущества сознания и развития, вполне сознать свое я — и отдать это всё самовольно для всех. В самом деле: что станет делать лучшего человек, всё получивший, всё сознавший и всемогущий?» (Достоевский. Социализм и христианство / Д.,ХХ,192).

Вот и получается, что покончить с собой (как Кириллов с Ставрогиным) это тоже неплохо в том плане, что это как бы неудачный эксперимент со своим абсолютным (божественным) самоволием, «первая проба» нарождающимся Всечеловеком своего «всемогущества». Благодаря этим несчастным (но героическим) жертвам теогонии «всечеловечества» следующее поколение «в высшей степени развитых личностей» уже правильно (еще «лучше») распорядятся «личным генетическим духовным ростом» – и все сделаются «христами». Поэтому суицид, как например,

«социализм есть последнее, крайнее до идеала развитие личности, а не норма, то есть сознательно развитые единицы личностей, в высшей степени, соединенные тоже в высшей степени во имя красоты идеала, и дойдет до убеждения, сколько разумного, столько и всем человеком (то есть самого непосредственного) что самое высшее распоряжение собой — это» [вовсе не убить себя, но] «пожертвовать даже собой. <…> Христианство — третья и последняя степень человека, но тут кончается развитие, достигается идеал» (Достоевский. Социализм и христианство / Д.,ХХ,193-194).

Поэтому даже Человекобог Кириллов, перед тем, как застрелится у Достоевского, апеллирует ко Христу, а не к кому бы то ни было еще.

«И он с лихорадочным восторгом указал на образ Спасителя, пред которым горела лампада. <…>  – …этот человек был высший на всей земле, составлял то, для чего ей жить. Вся планета, со всем, что на ней, без этого человека — одно сумасшествие [По сути, цитата из программной статьи Достоевского «Социализм и христианство»]. <…> А если так, если законы природы не пожалели и Этого, даже чудо свое же не пожалели, <…> Для чего же жить, отвечай, если ты человек?» (Достоевский Ф. Бесы. Ч.3, гл.6 / Д.,X,471).

Таким образом, католический богослов Андреас Лоб-Хюдеполь, масонский «теолог» Иоганн Гете и «русский народный пророк» Достоевский исповедовали одну и ту же веру в Человека Свободного, Человека Духовного Развитого, поступков которого никто не вправе судить, кроме его собственной совести, потому что она и есть воплощение Абсолюта на земле. Почему этот вопиющий на небеса гностицизм Достоевского так упорно ассоциируется в новом богословском сознании с Православием, объяснить можно только тем, что в Русской Церкви (стараниями таких вот самопризванных «пророков») давно уже протекает процесс того же самого «суетливого aggiornamento (обновления)». По этой же причине и религиозный гуманизм Достоевского находится в такой же «равноапостольной» чести в современном католическом мире вообще и у «смрадного римского бога»-понтифика, в частности. «Папа Римский Франциск снова процитировал классика русской литературы Федора Достоевского, которого, как он не раз признавался, считает "учителем человечества и великим гуманистом". На этот раз во время традиционной воскресной проповеди глава Римской католической церкви процитировал отрывок из "Братьев Карамазовых". "Достоевский писал:

"Не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие божеской любви и есть верх любви на земле". Упорство – это отражение Божьей любви в мире, потому что Божья любовь верна, она никогда не меняется", –

сказал понтифик во время проповеди. Папа Римский хорошо знаком с творчеством Федора Достоевского, которого называет своим любимым писателем и часто цитирует. На встрече с президентом России Владимиром Путиным в 2019 году Папа Римский признался, что книга Достоевского всегда у него на столе. Понтифик также считает, что творчество Достоевского, осознание глубины его философии "помогают быть настоящим священником". Ранее на борту самолета по возвращении из Королевства Бахрейн Франциск в очередной раз упоминал творчество всемирно известного русского писателя, который, по его словам, "по сей день вдохновляет христиан"» (Российская газета).

Александр Буздалов