«Традиционные ценности» Свободы, Равенства и Братства

Декларация прав человека и гражданина 1795 г. Рис. Жан-Жак-Франсуа Ле Барбье. Фото: Википедия. Свисающие шнуры болотного цвета, обрамляющие гностические «скрижали», суть хвосты сидящих наверху «божеств».

Как мы уже знаем, богословский модернизм возникает в результате проекции идей философии Нового времени в традиционное христианское сознание. На этом основании мы определяем этот феномен как новый гностицизм, потому что аналогичный процесс привел к возникновению древнего гностицизма в эпоху позднего эллинизма как перехода религиозного сознания человечества от языческой античности к Христианству. Иными словами, в нашем случае этот процесс протекает в обратном направлении. В данной работе мы намерены показать, как функционирует этот механизм, на примере такой неогностической триады освободительного движения, как масонские идеалы «Свободы, Равенства и Братства», которые, как это ни удивительно, находят живой отклик в ортодоксальном сознании, искреннее сочувствие в православном сердце и, тем самым, духовно выхолащивают его, незаметно для самого носителя этого сознания подменяют его прежнее содержание (то есть, божественную благодать, ортодоксальную веру, святые истины Христианства) их гностическими суррогатами, симулякрами ложного религиозного знания, в частности, вульгарными революционными идеологемами модерна, восставшего против «старого порядка» ради установления «порядка нового».

«В трудные предреволюционные годы лучшие умы Российского государства и Русской Церкви стали задумываться о том, что нужно сделать для того, чтобы предотвратить трагическое развитие ситуации. Люди видели, что происходило в стране: нагнетались страсти, развивалось то, что позже стало называться предреволюционной ситуацией, и нужно было сделать нечто такое, что могло бы радикально изменить социальную среду и благотворно воздействовать на сознание людей» (Слово Святейшего Патриарха Кирилла на церемонии подписания соглашения о социальном партнерстве между Русской Православной Церковью и Уральским федеральным округом).

Не трудно заметить, что представитель нового богословия оперирует в своей проповеди идеологическими клише освободительного движения двух минувших столетий («трудные годы», «лучшие умы», «предреволюционная ситуация», «социальная среда»). На праведную борьбы за лучшую жизнь поднялась хтоническая сила народа, самый «цвет общества»... И Церковь (то есть, человек Церкви) выступает здесь одной из политических сил в общей борьбе за социальную справедливость, пусть и противодействуя при этом наиболее разрушительным силам, но тем менее являясь с ними участниками одного процесса. Та принципиальная онтологическая разница между Церковью и миром, которая существует в Священном Предании (или в догматическом учении Церкви), в богословском модернизме упразднена вместе с другими «тяжелыми наследиями прошлого». Основной тезис, который здесь звучит, это единство Церкви и социального мира, однородность общества и народа Божьего, которые призваны осуществлять одну и ту же животворную деятельность, потому что природно обладают всеми необходимыми для этого внутренними ресурсами, врожденными добродетелями. Это и означает, что гностическое отрицание первородного греха, непреодолимого повреждения естества в его «ветхом» состоянии, неосознанно усвоено новым богословским сознанием. Потому что именно эти гностические «догмы» детерминируют масонский пафос Революции, призывая Нового Человека совершить его теургию, титаническое пересоздание мира. Стремление «радикально изменить социальную среду», «благотворно воздействовать на сознание людей» богословского модернизма в ходе совместной (со всеми людьми «доброй воли») социальной деятельности – это модификация этого революционного богодейства, этой мистерии политического гностицизма, а не что еще, возрожденное «патристическое», забытое «истинно-православное», восстановленное «древне-христианское». Аналогичным образом эта политика обосновывается и в новом гностицизме, который призван исправить грехи исторического Христианства на этом поприще, восполнить преступный ущерб канонической Церкви в отношении истинной Религии как «живой связи» Неба и Земли. Причина «трагического развития ситуации» (с ортодоксальной точки зрения) в масштабе истории одной страны, одного народа, одной семьи, одного человека  – та же самая, что и в масштабе всего человечества, а именно, филогенетическая греховность, неотвратимо влекущая мировую историю к апокалиптической трагедии как духовной погибели всего человеческого рода. И вот вместе с титанами нового гностицизма церковный модернизм берется «предотвратить» этот страшный финал, повернуть этот исторический процесс вспять, то есть, «воцерковить» весь лежащий во зле (в смертных грехах) мир, государство и общество, в частности, каким-то чудесным образом изменить массовое сознание. И возможным это становится отнюдь не потому, что церковная реформа намеревается действительно воцерковлять общественное сознание, но потому, что «органические» признаки этого воцерковления (то есть, христианские добродетели) она находит в самом этом сознании как природно присущие ему, в частности, в его «лучших умах», что становится основной предпосылкой чаемого расширения этих качеств на общественное большинство.

«Тогда Русской Церкви было трудно выступать с какими-то инициативами, потому что Церковь была государственной, руководителем Церкви был государь император; у Церкви не было самостоятельной позиции по общественным и политическим вопросам и быть не могло, потому что она была частью государственного аппарата. Но осознание надвигающейся катастрофы очень сильно присутствовало в Церкви, и вот тогда начались несанкционированные, мало кому известные переговоры тогдашнего премьер-министра Витте и первенствующего в Святейшем Синоде митрополита Санкт-Петербургского Антония (Вадковского), человека очень образованного. Он принял монашеский сан, будучи профессором, после того, как в один год у него умерли жена и все дети. Он увидел в этом знак Божий и принял сан. Он был человеком очень уважаемым как нашей интеллигенцией, так и простым народом. И вот Витте и митрополит Антоний стали конфиденциально совместно размышлять: что нужно сделать, чтобы остановить это негативное развитие, и пришли к выводу о том, что нужно изменить природу приходов Русской Православной Церкви — что приход должен быть не только местом молитвы, но и центром общественной и социальной жизни, чтобы на приходском уровне сглаживались противоречия, конфликты, чтобы велась активная работа по поддержке рабочего класса, выравниванию социальных диспропорций, чтобы главную ответственность за социальный мир приняла на себя Церковь вместе с элитой нашей страны. В результате был секретно подготовлен проект приходского устава. К сожалению, в то время существовало ведомство, которое контролировало деятельность Русской Православной Церкви — а именно ведомство обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода. Во главе этого ведомства стоял известный господин Победоносцев, человек осторожный и консервативный. Он был уязвлен тем, что митрополит, первенствующий член Синода, ведет переговоры не с ним, а с премьер-министром, пожаловался царю, и замечательное начинание было ликвидировано».

То есть, близкий к масонству по духу Витте как истинный представить духовной «элиты страны» и желал истинного добра, и был способен его осуществить в необходимом масштабе более чем будущий царственный страстотерпец св. Николай...[1] Благотворное влияние Церкви на окружающий «мир» (общество и государство) сдерживала не косная глыба греха «мира» (человеческого социума), но всего лишь бюрократический аппарат Правительственного Синода и личные качества его Обер-прокурора, политический демонтаж которых был залогом значительного расширения «церковных границ». «Уважение нашей интеллигенции и простого народа» – надежные критерии истины (на этом же принципе построена выборная система формирования власти в государственной системе Нового порядка, потому что, опять-таки, априори предполагается, что природа человека в ее актуальном состоянии блага и, следовательно, большинство всегда право). Институт Правительственного Синода (получивший благословение всех Восточных Патриархий как канонически легитимная форма управления Церковью) оценивается в богословском модернизме как практика, извращающая саму «природу» Церкви. То есть, снова церковный модернизм мыслит идеологическими штампами нового гностицизма (масонства, в частности), разделяя его волю «остановить это негативное развитие», «изменить природу приходов Русской Православной Церкви». Каким образом? – Путем приведения этой ортодоксальной «природы церковных приходом» как «только мест молитвы» в соответствие с революционными ценностями «общественного служения», превращения их в «центры общественной и социальной жизни»… Другими словами, как это нередко происходит, богослов-модернист настолько зарапортовался, что не заметил, как начал опровергать уже не только Священное Предание Церкви, но само Слово Божие («дом Мой домом молитвы наречется» (Ис 56:7; Мф 21:13)). Здесь же такая функция храма Божьего подвергается критике как явно недостаточная.

«Я думаю, что если бы мысли, которые сформулировали митрополит Антоний и премьер-министр Витте, получили в то время какую-то законодательную поддержку государства, то нам, может быть, удалось бы избежать катастрофы революций и гражданской войны».

Иными словами, «синергия» Церкви и государства, Церкви и людей «доброй воли», могла осуществить контрреволюционные реформы в стране, переполяризировать общественное сознание,  изменить духовный заряд «психической энергии» масс, направив ее в христианское русло (построить «русский социализм», по Достоевскому). Разделение средневекового (византийского и католического) единства Церкви и государства, делавшего Церковь объектом той же ненависти, которую новый человек, восставший против тиранов, испытывал к государству, это разделение явилось одним из самых значительных завоеваний европейский революций. Однако законы гностицизма как квазирелигии требовали одновременного создания альтернативного союза, то есть, гностического варианта церковно-государственной деятельности, или союза новой религии и нового государства. Иными словами, религиозно-политический тандем Старого порядка (союз традиционных Церкви и государства) нужно было сначала разделить, чтобы «добить поодиночке», а затем соединить заново в новом (гностическом) виде, а именно, поставив их на службу человеку как новому богу в религиозно-политической системе Нового порядка. Поэтому у реформированной модернистами Церкви (то есть, у носителей нового богословского сознания) тоже нет «самостоятельной позиции по общественным и политическим вопросам и быть не может», потому что они тоже являются «частью государственного аппарата», то есть, частью новой идеологии гностического типа. Масоны вроде Путилова и близкие им по духу «протестанты» вроде Витте как раз и являлись такими субъектами государства нового типа, функционирующими в доживающем последние дни государстве старого типа, или, как теперь сказали бы, «пятой колонной» царского правительства. В свою очередь деятели вроде митр. Антония представляли собой нарождающееся новое церковное сознание.

«Сегодня и Церковь сознает необходимость возрождения социальной функции прихода, и государство понимает, что религиозные организации могут и должны осуществлять социально ориентированную деятельность. Новый закон помогает нам сделать то, чего не смогли сделать наши отцы, деды и прадеды. Замечательно, что мы с вами будем подписывать договор именно в тот день, когда закон, открывающий новые возможности для церковно-государственного взаимодействия, вступает в жизнь».

Общий знаменатель «религиозных организаций», под который подпадают и приходы Православной Церкви, и структурные единицы других «традиционных религий» на территории России, и означает, что у всех этих организаций тождественная «природа». Здесь наиболее явно проявляется руководствование церковного модернизма одним из принципов классической триады политического гностицизма, а именно, принципом «равенства», гласящим, что «все граждане равны перед законом и поэтому имеют равный доступ ко всем постам, публичным должностям и занятиям сообразно их способностям и без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены их добродетелями и способностями» (Декларация прав человека и гражданина 1795г. Ст.6), где вместо «граждан» выступают «религиозные организации». Преимущества Православной Церкви в плане благотворного влияния на общественное сознание как раз и обусловлены ее бόльшими «добродетелями и способностями» в сравнении с другими «традиционными религиями» (не потому, чтобы в последних этих добродетелей и способностей вообще не было, но именно в силу только количественной разницы как конкурентных преимуществ одной из «религиозных организаций»). Поэтому все эти «субъекты права» «могут и должны осуществлять социально ориентированную деятельность» по преображению природы социума, то есть, восстановлению в нем общей природы (она же – закон естества) в ее исходном (или должном) состоянии (в чем заключается принцип неогностической сотериологии). «Мочь и (поэтому) быть должным» – это классическая формула самоспасения новой религии во всех ее формах (масонство, кантианство, гегельянство, романтизм, почвенничество, ницшеанство, социализм и т.д.).

Тимпан католической церкви (Аупс, Варский департамент). Девиз республиканцев «Liberté, Egalité, Fraternité» был нанесен в 1905 году (в соответствии с французским законом о разделении государства и церкви), чтобы показать, что эта церковь принадлежит государству. Фото: Википедия

«Традиционные религии» и «традиционные ценности» – это два основных понятия, которые нынешний русский патриарх ввел в «дискурс православия».

«Принятие этого закона является свидетельством признания той большой работы, которую Русская Православная Церковь и другие традиционные религии России осуществляют в социальной области. Это означает, что с сегодняшнего дня можно совершенно по-новому строить отношения со светской властью, государством — как на федеральном, так и на региональном уровнях — в плане взаимодействия в сфере столь востребованной нашим обществом социальной работы».

До этого понятия «традиционных религий» и «ценностей» никому из христианских авторов (то есть, святых отцов) не приходили в голову потому, что эти понятия нехристианские, по самой своей сути. Это что-то из философии всеединства, но никак не из ортодоксального Христианства. Поэтому и в своей политической деятельности церковный модернизм намеревается «сделать то, чего не смогли сделать наши отцы, деды и прадеды» (как представители Старого порядка, прежней Традиции), насаждая ценности новой «традиции» в церковном сознании, строя «новый порядок» вместе с государством нового типа.

Основная причина того, почему новое богословие, что называется, «ведется» на религиозные приманки революционного гуманизма, как было сказано, заключается в том, что эта квазирелигия в силу своей демонической природы последовательно симулирует Христианство как истинную Религию. Духовная природа гностицизма – это то, что в терминах Священного Предания называется «бесовской прелестью», а в терминах священного Писания – «лжеименным (религиозным) знанием» (или, собственно, гнозисом – по-гречески). На эти ложные подобия христианских ценностей (религиозные симуляции масонства, философии всеединства, романтизма, национал-мессианства и т.п.) и откликается ум церковного модерниста, принимая их за атрибуты истинного Христианства. В частности, гностический принцип «братства»

(«Не делай другим того, что не хотел бы получить сам; делай по отношению к другим такие благие поступки, какие хотел бы по отношению к себе» (Декларация прав и обязанностей человека и гражданина 1795г. Обязанности. Ст.2)),

как легко заметить, является парафразом одной из двух основных заповедей Ветхого Завета («возлюби ближнего твоего как самого себя») как элемента Старого порядка. Однако принципиальная разница здесь заключается в том, что вторая заповедь в Законе Божьем упраздняется масонским «декалогом» (Декларацией религиозного гуманизма) вместе с первой заповедью («возлюби Бога твоего всем сердцем твоим и всем разумением твоим»). Все божественные заповеди (и ветхозаветные, и новозаветные) для новой религии является тем, что Кант называл «ненастоящим принципом нравственности», поскольку они выступают внешним законом для воли как «практического разума» (принцип «гетерономии воли»), и поэтому они не работают (никто их не соблюдает, не исполняет этого «тоталитарного» нравственного закона, чинящего такое «насилие» над волей), на основании чего Старый порядок и подлежит деконструкции. Духовной силой, которая позволяет исполнить Закон в Христианстве, является божественная благодать, действующая в человеке Церкви (новой твари во Христе). Тогда как в новом гностицизме, как было сказано, декларируется, что человек обладает этой нравственной силой (благоволением) по своей природе (то есть, и в падшем состоянии, которое он способен делать совершенным усилиями своего духа).

«Так как всеобщность закона, по которому происходят действия, составляет то, что, собственно, называется природой в самом общем смысле (по форме), т.е. существованием вещей, поскольку оно определено по всеобщим законам, то всеобщий императив долга мог бы гласить также и следующим образом: поступай так, как если бы максима твоего поступка посредством твоей воли должна была стать всеобщим законом природы» (Кант И. Основы метафизики нравственности / Кант И. Соч. в 6 томах. М., «Мысль», 1965. Т.4. Ч.1 С.261).

Тем самым, за красивым фасадом «внутренней свободы», «автономии воли», «высокой нравственности», «равенства и братства», происходит уловлением человека в демоническую ловушку «духовной прелести», аналогично тому, как произошло падение прародителей рода человеческого, преступивших божественную заповедь, прельстившись перспективой стать «как боги, знающие добро и зло»; вторичное отступление человечества от Бога – на этот раз от Христианства как богоданной религии спасения, от Церкви Божьей и ее Святых Таинств как источника вечной жизни. И как первое грехопадение вместо «божественного» ведения и блаженства принесло человечеству болезненные страсти, тление и смерть, так и последняя апостасия вместо чаемых демократических «свобод, равенства и братства» несет сугубую (в том числе – политическую) тиранию, дальнейшее разделение и прогрессирующую вражду. 

«Понадобились многие века, чтобы на почве прогрессирующего развития общественных отношений, совершавшегося в ходе все более целеустремленной борьбы за социальную справедливость, под влиянием гуманизма, просвещения и революционных учений, христианская мысль смогла произвести коренную переоценку ценностей и взглянуть на “земной град” значительно объективнее, избегая как излишней его идеализации, так и недооценки его значения в плане общепромыслительной и спасающей деятельности Божией, направляющей весь мир к полноте времен, когда вся, способная к вечной жизни, тварь будет чудесно преображена и соединится под Главой Христом в славе торжествующего Небесного Иерусалима (Еф 1:10; Рим 8:21-23; Евр 12:22)» (митр. Никодим (Ротов). Христианская ответственность за лучший мир. Доклад на IV Всехристианской конференции 30 сентября 1971 года / ЖПМ. 1972, №1. С.42).

Как человек, совершивший роковую ошибку, не в силах признать это, что уронит его гордыню в глазах окружающих, и поэтому он продолжает «гнуть свою линию» и «стоять на своем», то есть, усугублять свою оплошность с помощью лжи и новых деструктивных поступков, невыгодных, прежде всего, ему самому, так и новый человек, вступивший на путь тотальной революции как эмансипации от власти Традиции, и получивший в результате лишь другую (тягчайшую и горчайшую) несвободу, неравенство и вражду, пытается скрыть все это ложью гностической идеологии, повышением градуса революционной риторики, пафоса гуманизма и т.д. Чтобы признать свою ошибку требуется если не покаяние, то хотя бы мужество. Но у падшего нового человека нет ни того, ни другого. Поэтому его неприязнь к Традиции только увеличивается (ведь она как Истина обличает его неправду и его грех), а собственная ложь умножается.

Как и во многих других навязчивых идеях богословского модернизма, пионером отечественного социал-христианства является Достоевский, то есть, в качестве проводника идей западного неогностицизма.

«Его мысль есть основная мысль всего искусства девятнадцатого столетия, и этой мысли Виктор Гюго как художник был чуть ли не первым провозвестником. Это мысль христианская и высоконравственная; формула ее — восстановление погибшего человека, задавленного несправедливо гнетом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков. Эта мысль — оправдание униженных и всеми отринутых парий общества» (Предисловие к публикации перевода романа В. Гюго «Собор Парижской Богоматери» / Д.,XX, 28).

Снова все тот же набор штампов религиозного гуманизма: «застой веков» (тирания «предрассудков» Старого порядка, власть церковных «суеверий» над общественным сознанием, закрепощающих «внутреннюю свободу» человека); оценка этого неогностицизма как «истинного христианства»; гностическое «спасение» («восстановление») человека путем (само-) «оправдания»… Та же логика, что в «инославном» богословии патриарха: стоит только кардинально улучшить общественную среду – и человек станет хорошим, таким, каков он есть по своей природе. Не воля человека (а мы говорим о социальном, то есть, падшем человеке) есть источник зла в мире. Злая человеческая воля детерминирована извне, и нужно лишь устранить эту внешнюю негативную причину – и бедолага начнет благотворить напропалую. Несчастный человек не виноват в своем грехе и в тех бедах, которые его преследуют в жизни, виноваты всегда другие или другое... «И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: <…> не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть? Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел» (Быт 3:9-12). Вот это оно и есть – архетипическое «оправдание униженных и всеми отринутых парий общества». По сути, это обратная Христианству религия: вместо веры в Бога – вера в Человека; вместо покаяния в грехах – оправдание «гнетом обстоятельств» (то есть, самооправдание); вместо спасения человека Богом Милостивым и Всемогущим – нравственное самоспасение Человека Доброй Воли… «Да будет воля Твоя и во мне грешном», – молится христианин. «Да будет воля моя», – пишет гностик на скрижалях новой религии.

«Автономия воли [как высший принцип нравственности] есть такое свойство воли,  благодаря которому она сама для себя закон» (Кант И. Основы метафизики нравственности. Цит. изд. С.261).

Время работы и публикации «метафизики нравственности» Канта (1785-1797 гг.) не случайно совпадает со временем Французской революции. По сути, в ней ставятся (и аналогичным образом решаются) те же вопросы, что и в масонской «Декларации прав человека». Носящиеся в воздухе эпохи «эйдосы» (символически изображенные на рисунке Жана-Жака-Франсуа Ле Барбье в виде каких-то «божеств») делали возможным появление в самых различных уголках Старого (и Нового) света порой независимых друг от друга, но столь похожих теорий гностической (религиозно переживаемой) этики (хотя, по свидетельству самого Канта, на него оказал большое влияние гуманизм Руссо). «Кант перевернул признанное в его время не только богословами, но и многими философами отношение “между моралью и религией”. Он признал мораль автономной, независимой от религии. Больше того, он поставил самое веру в бога в зависимость от морали. Человек морален не потому, что бог предписал ему мораль. Наоборот, человек верит в существование бога потому, что этой веры, по утверждению Канта, требует мораль» (Асмус В. Этика Канта / Кант И. Соч. в 6 томах. М., «Мысль», 1965. Т.4. Ч.1 С.5-6). Тем самым, Кант тоже взял свою «Бастилию», сокрушил «Старый (христианский) порядок» ради утверждения «Нового (гностического) порядка» религиозного гуманизма.

Из того же просветительского квазирелигиозного гуманизма происходит нравственный титанизм Толстого, приведший его к открытому разрыву с Церковью.

«Дурно для меня то, что дурно для других. Хорошо для меня то, что хорошо для других… Цель жизни есть добро. Средство к доброй жизни есть знание добра и зла… Мы будем добры тогда, когда все силы наши постоянно будут устремлены к этой цели» (Толстой Л. Избранные дневники 1847-1894 / Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. в 90 т. Москва, ГИХЛ, 1952. Т. 21. С.14). 

В свою очередь, тот же «переворот» причины и следствия в этике совершил Достоевский, схожим деистическим силлогизмом «доказывая существование Бога» (сугубо в Бессмертной Человеческой Морали Сущего).

«Социализм есть последнее, крайнее до идеала развитие личности, а не норма, то есть сознательно развитые единицы личностей, в высшей степени, соединенные тоже в высшей степени во имя красоты идеала, и дойдет до убеждения, сколько разумного, столько и всем человеком (то есть самого непосредственного) — что самое высшее распоряжение собой — это пожертвовать даже собой. <…> Христианство — третья и последняя степень человека, но тут кончается развитие, достигается идеал, след<овательно>, уж по одной логике, по одному лишь тому, что в природе всё математически верно, <…> — есть будущая жизнь» (Социализм и христианство. Записная тетрадь 1864-1865 гг. / Д.,XX,193-194).

И вот это радикальное пелагианство просветителей и кантианства, этот этический и политический гностицизм философского всеединства, новое богословие, ничтоже сомнешься, принимает за приметы «патристического ренессанса», за возрождение «подлинного христианства».

«Конечно, как француженка, сообразно с понятием своих соотечественников, Жорж Занд не могла сознательно исповедовать идеи, что "во всей вселенной нет имени, кроме Его, которым можно спастися", – главной идеи православия; но, несмотря на кажущееся и формальное противоречие, повторяю это, Жорж Занд была, может быть, одною из самых полных исповедниц Христовых, сама не зная о том. Она основывала свой социализм, свои убеждения, надежды и идеалы на нравственном чувстве человека, на духовной жажде человечества, на стремлении его к совершенству и к чистоте, а не на муравьиной необходимости. Она верила в личность человеческую безусловно (даже до бессмертия ее), возвышала и раздвигала представление о ней всю жизнь свою…» (Достоевский Ф. Дневник писателя. 1876, июнь, гл.1,II / Д.,XXIII,37). «Прекрасные позднейшие произведения ее <…> Считали себя выше Христа. В героинях нет смирения, но есть жажда добродетельной жертвы, подвига <…> Тем и спаслась» (Достоевский Ф. Записная тетрадь 1876-1877 гг. / Д.,XXIV,220,223).

Таким образом, «традиционные ценности» Свободы, Равенства и Братства в модифицированном виде (скрытом под «овечьей шкурой» христианских категорий) являются основными ценностями церковного модернизма, основным содержанием его дискурса. Стало быть, и сам революционный гуманизм массовой религии Нового времени выступает здесь одной из «традиционных религий человечества».

Александр Буздалов

Из книги «От обожения к обмирщению»