«Человек человеку – бог», или Духовные контакты третьего рода

Слева — скульптура «Достоевский» на Цветном бульваре в Москве (1936 г.), скульптор С.Д, Меркуров (1911-1914 гг.), гранит. Справа — фото послужившего моделью для нее молодого Александра Вертинского. Источник: https://synthart.livejournal.com/250298.html. 

Лейтмотивом книги «Богословие Достоевского» под редакцией Татьяны Касаткиной является идея о том, что «в романах великого пятикнижия» писателя

«происходит единственная и главная встреча — встреча человека и Бога, которая у Достоевского всегда идет через встречу человека и человека» (Гачева А. Богословие Достоевского и проблема нравственного истолкования догмата в русской богословской и философской мысли XIX – XX вв. / Богословие Достоевского. М., изд.-во ИМЛИ РАН, 2021. С.37).

И снова мы охотно признаем полное соответствие действительности этого определения. Безусловно, «человек человеку – бог» – вот «символ веры» Достоевского, подлинное или даже единственное содержание его «богословия». Антропотеизм, человекобожие, религиозный гуманизм, сакрализация человеческой личности, народа, человечества – вот отличительная черта религиозной философии эпохи романтизма, где «плотское мудрование» (Рим 8:7) отечественного почвенничества равняется на западные аналоги и первоисточники (плеяду мыслителей немецкого идеализма и французского социал-утопизма, в первую очередь). Никакого другого «бога», кроме гностического «Христа» как Нравственного Сверхчеловека, Достоевский не знает. Соответственно, исследование группы авторов под эгидой РАН этого лжехристианского «богословия» и определение его как православного, ортодоксального, адекватного святоотеческому и догматическому учению Церкви, само является антихристианским. Поэтому оно заимствует и основной прием того лжеименного «богословия», которое описывает, а именно, гностическую подмену церковного Христианства в почвенничестве. Как «нравственно-развитый человек» (в качестве альтер-эго находящегося в «бесовской прелести» автора романа) выступает в отношении других героев «богом-спасителем» (гностическим «Христом»), так впавшие в то же самое исступление ума богословствующие филологи РАН называют все это отборное чернокнижие Достоевского «великим пятикнижием», сакрализируя его по принципу оккультных «черных месс» как демонической пародии божественной литургии.

«Завет [старца Зосимы] “Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, всё люби, ищи восторга и исступления сего” буквально реализуется в знаменитой сцене главы “Кана Галилейская”, где Алеша, переживший искус отчаяния и отступничества, повергается со слезами на землю, плача, целуя ее и клянясь “любить ее, любить во веки веков” [Достоевский, 1972–1990, т. 24, с. 292, 328]» (Гачева А. Богословие Достоевского и проблема нравственного истолкования догмата в русской богословской и философской мысли XIX – XX вв. / Богословие Достоевского. М., изд.-во ИМЛИ РАН, 2021. С.35).

Как некоторые инфекции дают осложнение на органы чувств, так духовный вирус гностицизма лишает христиан богословского слуха, или способности «различения духов» (1Кор 12:10). Иначе нельзя объяснить «окамененное нечувствие» авторов книги к звучащей в самом гностическом «завете» лжестарца Зосимы громогласной истерии «проповеди» Достоевского, бешенство его «богословской» кундалини («энергии нижней чакры» в эзотерике, или «змеи, которую надо разбудить»), надрыв его кровяной экзальтации – предвестника эпилептического припадка. «Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, всё люби» – это же просто какой-то экстатический хрип Никиты Джигурды, готового и способного «отлюбить по полной программе» каждого, кто к нему приблизиться на расстояние вытянутой руки. И насколько нужно быть глухим на оба уха, чтобы в этом «любить землю во веки веков» не слышать демонического кощунства над богослужебной формулой. Ведь ничего больше, повторим, кроме этого перенесения на человеческое, мирское, греховное атрибутов божественного, церковного, святого в «богословии» Достоевского нет. Это его единственный прием, типичный для гностицизма с его подсудным демонизмом. И насколько нужно лишиться «ума Христова», чтобы писать целые монографии о том, как это все чудно «обновляет» и «дополняет» апостольскую веру Церкви. «Евангелие учит нас, что падением стяжали лжеименный разум, что разум падшего естества нашего, какого бы он ни был достоинства природного, как бы ни был изощрен ученостью мира, сохраняет свойство падшего, остается лжеименным разумом» (Сочинения епископа Игнатия (Брянчанинова). Т.4. Аскетическая проповедь и письма к мирянам. 3-е изд. СПб., 1905. C.472). Этот «изощренный лжеименной ученостью мира падший разум» в полной мере и демонстрируют авторы данного академического исследования.

«Почему можно говорить о богословии иконы, храмового зодчества, литургической и церковной поэзии, признавать возможность адекватного, не искажающего выражения истин веры в песнопениях, молитвах, канонах, акафистах с их богатым образно-художественным рисунком и символическим языком, но нельзя — о богословии художественной литературы, даже если автор произведения воспринимает его как свидетельство и создает с тем же внутренним заданием, что и иконописец икону или гимнограф — стихиру или акафист? Смысл иконы — в возведении от образа к Первообразу, и если писатель ставит это своей художественной задачей, то его произведение по своему внутреннему замыслу является словесной иконой» (Гачева А. Богословие Достоевского и проблема нравственного истолкования догмата в русской богословской и философской мысли XIX – XX вв. / Богословие Достоевского. Цит. изд. С.37).

А почему, например, женщина не может служить литургию и совершать таинств, даже если она «воспринимает их как свидетельство» и чувствует (или, как сказал бы Достоевский, «и горит, и горит» в ней сознание того), что он способна совершать их «с тем же внутренним заданием, что и» мужчина?  Следуя этой логике «сердечного чувства» как компаса духа, стрелка которого всегда указывает на Истину, еретические сообщества теперь и приходят к практике «женского священства». РПЦ же пока отстает в этом процессе, хотя и стремиться шагать в ногу со временем: здесь пока в ходу только «женское богословие» Касаткиной и Гачевой и «художественное богословие» Достоевского, на том законном основании, что у них соответствующий «внутренний замысел»; что они к этому призваны осознанным масштабом своего дарования и стоящих перед ними задач по «спасению мира».

«…вопреки расхожему мнению, само понятие “Русский мир” появилось вовсе не в 2000-х годах. Над цивилизационной самобытностью России размышляли многие выдающиеся писатели и философы. Это поистине впечатляющий ряд титанов отечественной культуры: Николай Данилевский, Николай Бердяев, Владимир Соловьев, Николай Лосский, отец Сергий Булгаков, Лев Карсавин, отец Павел Флоренский, Семен Франк, Иван Ильин. Наконец, Федор Михайлович Достоевский, которому принадлежит авторство термина “русская идея” <…> Усвоение высокого христианского идеала братства выработало в народе нашем ту самую “всемирную отзывчивость”, “всечеловечность русского духа” и “стремление к всеединству”, о которых писали и Достоевский, и Владимир Соловьев» (Доклад Святейшего Патриарха Кирилла на пленарном заседании XXV Всемирного русского народного собора).

Так в обиход новой «богословской науки» входит навязчивая идея «синергии» человека и Бога в деле «всеединства» как «спасения» и «преображения мира», т.е. именно в гностически радикальной форме «равноправного сотрудничества» и «партнерства сторон».

«Иисус Христос, чтоб восторжествовать истинно и разумно над антихристом, нуждается в нашем сотрудничестве» [Соловьев В.С. Письма: в 4 т. СПб.: Время, 1923. Т. 4.с. 221] / Гачева А. Богословие Достоевского и проблема нравственного истолкования догмата в русской богословской и философской мысли XIX – XX вв. / Богословие Достоевского. Цит. изд. С.36).

«Русская философия и русская литература, две створки единой культуры, осуществлявшие, пользуясь выражением А.Н. Майкова, “дружное искание истины соединенными силами” [Майков А.Н. Письма к Ф.М. Достоевскому / Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1982. Л.: Наука, 1984. С.75], стремились стать и становились соработницами Церкви» (там же; с. 31).

«Разговор о богословии Достоевского в контексте отечественной богословской традиции <…> мы будем вести сквозь призму нравственного понимания догмата. Такая установка отвечает стержневой интенции русской культуры — движения от слова к делу, от исповедания к осуществлению. Эта практическая направленность русской культуры отнюдь не сводится  к узкому “праксису”, скорее — разворачивает к тому “Делу дел”, которое Бог задает человеку как Своему сыну и соработнику» (там же; с.36).

«Нравственное понимание догмата», в свою очередь, это другая «стержневая интенция» нового гностицизма, т.е. подмена догмата Церкви его идеалистически-утопическим «нравственным» эрзацем. Суть этой манипуляции заключается в том, что если в Христианстве практическое осуществление заповедей становится возможным исключительно действием божественной благодати в христианах как членах Церкви как Тела Христова, то в сознавших себя «творческими партнерами Бога» демиургах «русского мира» с его «новым христианством» этот «практикус» реализуется внутренними мегаджоулями самого человеческого естества, т.е. «ветхого человека», что снова характеризует новое «богословие» как классическую ересь. Гностицизм традиционно обнаруживает однородное (как ему мнится) Священному Писанию «нравственное учение» в альтернативных источниках («священных» книгах других религий, в языческой философии и искусстве), поэтому он берется наладить «массовое производство» этой «нравственности» силами новейшее философии и изящной словесности, тем самым, делая «общее дело» с Церковью Христовой и «уподобляясь» Самому Богу… как летящий в бездну сатана. Духовное мотивировка такого рода деятельности (с точки зрения ортодоксального Христианства) – это именно «бесовская прелесть», т.е. ложное самосознание нераскаявшегося грешника, возомнившего себя способным спасать не только самого себя, но и других, как это обстоит в запущенной форме этой духовной болезни в случае Достоевского и всех тех, чьи умы он заразил этой идеологией, несовместимой с Православием. «Христово учение выше естественного, как Божественное.... Безумное начинание – объяснить вышеестественное человеческим рассуждением, очевидно, не могущим выйти из общего, обыкновенного, естественного круга» (Сочинения епископа Игнатия (Брянчанинова). Т.4. Аскетическая проповедь и письма к мирянам. 3-е изд. СПб., 1905. C.481). «Умственные занятия способны отвлекать человека от смирения и Бога, привлекать к самомнению и поклонению своему “я”» (Сочинения епископа Игнатия (Брянчанинова). Т.5. Приношение современному монашеству. 3-е изд. СПб., 1905. С.328). Именно таким (религиозно-гуманистическим) идолопоклонством и является культивируемый в романах Достоевского принцип «встречи человека и Бога, которая всегда идет через встречу» [погибшего, униженного и оскорбленного] «человека и человека» [нравственно-идеального] как саморазвившегося из людей первого типа («великих грешников»). «Словесные иконы в финалах романов великого пятикнижия» (Касаткина, Гачева) – это гностические «иконы» поклонения Нравственно-(само)развитому Сверхчеловеку вместо поклонения Богу, а не иконографическое изображение Бога в человеческом образе.

«Принцип диалога, “Я” — “Ты” отношения, полагаемый философской и богословской мыслью XX в. <…> становится опорой и художественного процесса, и процесса понимания, делая их глубинно одноприродными, особенно в том случае (а именно таков случай Достоевского), когда во взаимодействии автора с создаваемым им миром  и его героями, а затем читателя с автором присутствует Третий, т.е. Бог» (Гачева А. Богословие Достоевского и проблема нравственного истолкования догмата в русской богословской и философской мысли XIX – XX вв. / Богословие Достоевского. Цит. изд. С.37).

Именно из этих панибратски «диалогических», «одноприродных», «я-ты-отношений» с Богом и рождается «богословская» самодеятельность «синергии» как «опыта познания Бога» духовными проходимцами, первыми встречными… Поэтому, по непреложным законам духовной жизни, когда к богопознанию подходят в позе «сознания собственного достоинства», результат неизменно бывает прямо противоположный, т.е. бесопознание, или «я-ты-отношения» с «духами злобы поднебесной» (Еф 6:12), охотно принимающих «вид ангелов света» (2Кор 11:14) для духовных «контактеров» этого рода.

«…из того же опыта Богопознания [из которого рождаются догматические тексты] рождаются и тексты Достоевского. Они являют мир и человека распахивающимися Откровению или закрывающимися от него по свободе или своеволию “я”. Они представляют собой не рассуждения о вере, а живой опыт движения к вере, нелинейного, парадоксального, со множеством запутанных, сложных путей, сворачиваний и откатов назад. Этот опыт Богопознания и Богоотрицания в свободе, раскрытия Бога  в себе, в другом, в мироздании являет Достоевский, и в этом его богословие» (там же; с.37-38).

Снова нельзя ни отдать должного точности характеристик, которые авторы книги дают «богословию» Достоевского, где все сводится именно к дремучему пантеизму («раскрытию Бога в мироздании») и дикому антропотеизму («раскрытию Бога в себе и другом»). Что же касается отождествления такого неоязыческого дискурса с «догматическими текстами», то это очередной пример невменяемого состояния, в которое оказывается церковный человек, принимая «живой опыт» духовных блужданий в астрале («со множеством запутанных, сложных путей, сворачиваний» и заглядываний в преисподнюю) за подлинную духовную жизнь по Евангелию. И венчает все эти «искания» (пятого угла в каббалистической пентаграмме), конечно же, «синергия» как высшая форма «я-ты-отношений» гностика с Богом:

«В воскресительном делании синергически соединяются благодать Божества и усилие человечества <…> в минуты религиозного дерзновения у них [философов и богословов XX века] также звучал теологумен, что “очеловечение мира”, благая, творческая его регуляция “относится к проявлению царственного служения человека, по силе его участия в царском служении Христа, как бы далеко не шли устремления человека на этом пути, вплоть даже до человеческого участия во всеобщем воскресении согласно “проекту” Н.Ф. Федорова” [Булгаков, С.Н. Агнец Божий. О Богочеловечестве. Ч. 1. Париж: YMCA-press, 1933. C. 465]» (Гачева А. Богословие Достоевского и проблема нравственного истолкования догмата в русской богословской и философской мысли XIX – XX вв. / Богословие Достоевского. Цит. изд. С.39).

Иными словами, работа А.Гачевой читается как описание какого-то массового умопомешательства, или как история болезни обитателей сумасшедшего дома, в которой превратилась Россия (по крайней мере, ее образованная часть) к началу XX века, и где только «лучшие страницы» этого эпического эпикриза посвящены Достоевскому. Поэтому тут «в соседних палатах» с теми же самыми симптомами располагаются и Федоров, и Соловьев, и Бердяев, и Булгаков, и Флоренский, и Карсавин; и «мать Мария» со своей «мистикой человекообщения»

(«Оцерковление жизни есть ощущение всего мира как единого храма, украшенного иконами, которым надлежит поклоняться, которые надлежит чтить и любить, потому что эти иконы — подлинные образы Божии, на которых почиет святость Бога Живого. <…> В этом [внехрамовом] литургическом человекообщении мы причащаемся и Богообщению, мы действительно становимся едино стадо и един Пастырь, едино тело, неотделимая глава которого — Христос» (Мария (Скобцова), монахиня. Мистика человекообщения. Круг: Альманах. Berlin: Парабола, 1936. № 1. С. 158 / Гачева А. Богословие Достоевского и проблема нравственного истолкования догмата в русской богословской и философской мысли XIX – XX вв. / Богословие Достоевского. Цит. изд. С.39-40));

и Н.В. Гоголь,

«призывавший своих современников не бежать от мира, а преображать его изнутри, не рваться из государства, а спасать свою душу “в самом сердце государства”, осуществляя на своем месте, в своей должности Христов закон любви  и жертвы» (Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями / Гоголь Н.В. Духовная проза. М.: Русская книга, 1992, с. 137, 188 / Гачева А. Богословие Достоевского и проблема нравственного истолкования догмата в русской богословской и философской мысли XIX – XX вв. / Богословие Достоевского. Цит. изд. С.40).

Весь набор баптистских идей, которыми был одержим Достоевский и которые наследуют его апологеты из РАН (а именно, пантеизм; антропотеизм; основанная на них «синергия» как воля к полноправному участию Просвещенного Человека в божественном Промысле; в частности, концепция культуры как «соработничества» священству в деле духовного окормления народа и идея «нравственного монизма» как «внехрамового богослужения»), можно видеть, например, в сочинении «Эстетические рассуждения г. Ансильона, члена Королевской академии наук в Пруссии (перевод с французского языка студентами Санкт-Петербургской духовной академии в пользу любителей прекрасного и высокого)». От увлечения подобными идеями всячески предостерегал свою паству святитель Филарет Московский, показывая их несовместимость с верой Православной Церкви. Вот некоторые выдержки из этого стандартного для того времени чтива, которые приводит митр. Филарет и которые однородны воззрениям Достоевского, как и множества других мыслителей эпохи романтизма.

«Вселенная и Бог составляют такое целое, к которому не можно ничего прибавить, которое соединяет все, содержит все; вне сего целого нет бытия, нет вещественности; вне его нет ничего возможного»;

«представляя собою мыслящие существа, входящие в состав бесконечного целого, мы не можем не подлежать его сокровенному и тайному на нас действию»;

«это согласие (согласие искусств, а особливо музыки и поэзии с религией) столько же полезно для наук, как и для религии, содействовало успехам первых и утвердило царство последней»;

«она (христианская религия) возвратила женскому полу природное его достоинство, и извлекла из оков, в которые ввергли его общественные постановления и всеобщая грубость нравов. Рыцарство довершило дело религии, облекши самую сильнейшую страсть в нравственную красоту» (митр. Филарет Московский. Отрывки из Ансильона с присовокуплением примечаний, показывающих дух сего автора / Из воспоминаний покойного Филарета, митрополита Московского. М., Унив. тип. (Катков и К°), 1868. С.25-33).

«Да сохранит нас Бог от религии Ансильоновой!», – восклицает святитель Филарет в своих комментариях к его произведению. И наоборот: «Да здравствует религия Ансильонова!», – восклицают ученые дивы РАН, излагая и пропагандируя эту же самую религию «нравственной красоты человека», «восстановления достоинства всех униженных и оскорбленных» как аналога Благой Вести в изводе сочинений Достоевского.

Александр Буздалов