Внутренний монолог гностицизма

«Православный фундаментализм», по определению религиоведа Сергея Чапнина, есть «верность традициям без критического и творческого осмысления» (Праздник непослушания). Данная формулировка хороша тем, что многое говорит нам не об объекте, которое определяет новое богословское сознание в лице С. Чапнина, то есть, не о православном фундаментализме, но о самом сознании, которое делает эту формулировку, то есть о сознании богословски-модернистском, или ревизионистском.

Прежде всего, мы видим, что новое богословское сознание настроено оппозиционно в отношении христианской Традиции, то есть Священного Предания Церкви, и не особо скрывает это. Поэтому данное определение сообщает нам о том, что Традиция нуждается в «творческом осмыслении», или, собственно, в модернизации, где «творческое» (как здесь откровенно уточняется) есть эвфемизм «критического». «Творческое осмысление» и «критическое осмысление» – это одно и то же в данной системе ценностей. Чем «критичнее» осмысление Традиции, тем более «творческий» характер оно носит, с точки зрения данного типа «мыслителя», как говорится, «готового экспериментировать», «пробовать новое», «искать нестандартные решения», «смело ломать каноны»… И наоборот, «творчество осмысления» Священного Предания измеряется его критичностью: чем критичнее осмысление исторического опыта Церкви, тем оно качественней в глазах реформатора; тем осмысление ближе к «эзотерической» сущности Христианства, далеко не тождественной учению и жизни исторической Церкви, которые по этой причине и нуждаются в «творческом переосмыслении» наиболее теологически одаренных натур… то есть, гностиков модернизма, носителей нового богословского сознания.

И здесь сразу вспоминается обратное определение, то есть определение субъекта «православного фундаментализма», или человека Традиции, в отношении гностицизма как человека, осознанно неверного Традиции, но который при этом пытается симулировать свою традиционность, то есть свою принадлежность Христианству, и поэтому претендует на его творчески-критичное переосмысление (как поиск истинного содержания Христианства, искаженного исторической Церковью). Это определение св. ап. Иоанна современных ему гностиков:

«Дети! последнее время. И как вы слышали, что придет антихрист, и теперь появилось много антихристов, то мы и познаём из того, что последнее время. Они вышли от нас, но не были наши: ибо если бы они были наши, то остались бы с нами; но [они вышли, и] через то открылось, что не все наши» (1Ин 2:19-20).

Выделяя, собственно, определение гностицизма в данном фрагменте апостольского Послания, мы получаем следующую формулу: «они вышли от нас, потому что они антихристы».

Через исход гностиков из Церкви открывается антихристианская сущность не только их идеологии, но и их самих, до этого время скрывавшаяся за мнимым благочестием, за внешним православием, или за кажущейся «верностью Традиции» (в терминах современного гностика). Однако уже по непреодолимому желанию «творчески (критически) переосмыслять» Традицию мы можем идентифицировать гностика как носителя иного (нехристианского, нецерковного) духа, то есть, еще до того, как это полностью обнажится, когда нигилизм гностика в отношении Христианства как бы разопрет его изнутри и станет для всех очевиден – и он совершит какое-нибудь уже явное кощунство, или уже открыто (без лукавых околичностей, двусмысленностей и недомолвок) исповедует свою сокровенную ересь, или каким-то иным образом обнаружит свою антихристианскую сущность.

Например, не так давно мы могли воочию наблюдать пример подобного саморазоблачения гностика как носителя «творчески осмысляющего традицию» сознания в лице снявшего с себя сан священника Александра Усатова. В своей публичной «исповеди» по этому поводу (в духе Достоевского, другого гностика, потому что «таинства» гностицизма вообще и гностическое «таинство исповеди», в частности, как и все остальное в этой квазирелигии, носит демонически карикатурный в отношении Христианства характер, поэтому и «исповедоваться» здесь нужно гностическому Человеку, а не Богу: гностическому Народу – в случае Достоевского и гностической Общественности – в случае Усатова), так вот в своей публичной «исповеди» бывший клирик Ростовской и Новочеркасской епархии Александр Усатов как раз и демонстрирует нам описанный выше механизм религиозного скептицизма, или попросту неверия, этого процесса тления, который происходит в гностическом сознании, которое до поры до времени пытается скрыть этот внутренний распад как раз за ширмой «творческого осмысления» Священного Писания и Предания.

Бывший священник Александр Усатов. Фото: «Сноб»

«После 15 лет священнического служения я полностью разочаровался в религии и решил оставить сан священника. Месяц назад я отправил патриарху Кириллу заявление с просьбой лишить меня священного сана. Я ушел по принципиальным причинам и хочу рассказать, почему пришел к такому решению. Мои мотивы близки многим мыслящим священникам, но далеко не все решаются порвать с иллюзиями, пронесенными через всю жизнь» («Церковь разговаривает сама с собой». Монолог священника, отказавшегося от сана). – Первое, что мы обнаруживаем информативно значимого в монологе бывшего клирика, это его гностическое самосознание, а именно, оппозицию себя как принадлежащего к высшей категории «мыслящих священников» и всех остальных как «немыслящих» (негностиков), что означает ту же самую оппозицию «православного фундаментализма» и его «творчески-критического осмысления» С. Чапнина.

Далее этот очередной «вышедший от нас антихрист» подробно повествует о  том накатанном пути, который неотвратимо ведет новых гностиков к разрыву с Церковью и основных вехах этого пути. «В 2000-е годы я возглавлял миссионерский отдел епархии. В те годы мне казалось важным противостоять сектантству, я видел в сектах угрозу Церкви и всему обществу. Со временем я понял, что упреки в сторону тоталитарных сект вполне уместны по отношению и к феноменам православной среды: старцы-гуру, тотальный контроль, презрение к науке, выдергивание цитат и прочее. Россияне не склонны читать Писание и выполнять библейские заповеди… Большинство прихожан погрязли в суевериях. За этим стоит не столько невежество, сколько глубинные и архаичные процессы в психике. У меня возникло ощущение, что Церковь перестала быть лечебницей человеческих душ, а скорей всего, никогда и не была. Она похожа на хоспис, где безнадежные больные получают временное утешение, но не исцеляются». – Поскольку гностицизм вообще – это христианство-навыворот, или православие-наоборот, то и гностическая «исповедь» это исповедание грехов не самого исповедника, но «грехов» исторической Церкви, перечисление ее смертных вин в отношении Человека Духовного, или Гомо Гнозиса.

«Теперь я считаю, что церковная жизнь не только притягивает к себе людей с психологическими проблемами, но и сама является невротизирующей средой, где огромное количество страждущих подменяют работу над собой обрядами и  “механической” аскезой… Любой психически нездоровый или находящийся на грани девиации человек воспринимается в Церкви как ревнитель преданий, а проявления критического мышления сразу вызывают отторжение». – Снова и снова мы слышим транслирование одной и той же идеологической оппозиции глубоко чуждой гностику «ревности (верности) преданию» и противопоставляемого этому всеблагого «критического мышления (осмысления)», которое гностик обнаружил в себе – и ментально застыл, как жена Лота, пораженный этим открытием как откровением божественной тайны бытия… Иными словами, перед нами явная паранойя, или такая патология сознания, которая в богословской терминологии обозначается как «мнение» (о себе), или «прелесть».

«Я пришел к выводу, что в современной Церкви многое построено на формировании у прихожан комплекса вины и неполноценности. Если добавить к этому пищевые и сексуальные запреты, получается отличный механизм для управления людьми». «Многие годы мне казалось, что духовное просвещение способно в какой-то мере изменить церковную атмосферу», но, увы, «катехизация, миссия, работа с молодежью — кроме лозунгов здесь ничего нет». «Церковь сейчас разговаривает сама с собой, она отвечает на вопросы, которые никто не задавал. РПЦ буквально застряла в средневековье, когда социум полностью подавлял любое проявление индивидуальности, где насилие в семье воспринималось как очевидное благо. Это касается не только захожан и прихожан. В тисках несвободы находятся практически все священники». 

Со временем (по мере открытия гностического «третьего глаза») «я стал видеть неприкрытую фальшь в житиях святых, в непонятных канонизациях, в появлении праздников в честь событий из жизни Богородицы, которые никогда не происходили. Не хочу впредь транслировать эту ложь… На элементарном уровне сакральное пространство храма действительно убаюкивает человека, но это “работает” само по себе, для этого не нужны священники. Сейчас я убежден, что эта религиозная организация во многих случаях приносит вред, стимулируя у людей невротизм, откровенный инфантилизм, рабскую психологию и подавление критического мышления». – Как говорится, «правда освободит вас», постижение «тайного знания» сделает вас истинными «сынами Божиими».

«Я был поражен, когда узнал, что апокрифы, неканоничные писания, с глубокой древности вошли в плоть и кровь церковной жизни. В тот момент я понял, что против этой “грязной воды” у Церкви нет иммунитета, она принимает в себя любые легенды и выдумки и впоследствии не может с ними расстаться. А что, если это касается не только церковных преданий, но и самого Писания?» – Здесь нужно еще раз напомнить о том, что в гностицизме как антихристианстве во многом все обстоит прямо противоположно церковному положению дел. Поэтому то, что гностик называет «апокрифом», как правило, является самым что ни есть каноническим текстом. И наоборот, тот «гнозис», что был «нарыт» в результате «археологических раскопок» пытливого ума модерниста как «истинно-канонический» артефакт, для Церкви и есть апокриф как таковой. Что наш «исповедник» следом и демонстрирует на конкретных примерах.

«В последние два года я стал читать книги таких западных библеистов, как Борг, Кроссан и Эрман. Я увидел “Великий обман” в книгах Св. Писания (так это называет Барт Эрман). Одни христиане позволяли себе писать послания от имени апостола Павла, другие составляли евангелия, используя искаженные или даже выдуманные рассказы о Христе. Результаты своих изысканий я представил в сборнике “Развитие христианских идей и практик”, где рассмотрел динамику развития церковных традиций и постарался обосновать гипотезу, что важнейшие взгляды христианства менялись уже в I веке. Полагаю, что все лучшее в христианстве дал Господь Иисус и апостол Павел. Далее Бог будто не вмешивался в развитие событий. Все это только человеческое, слишком человеческое… Я пришел к выводу, что современная Русская церковь фактически не имеет никакого отношения к “историческому Иисусу”, а промысел Божий в истории Церкви отсутствовал. Я уже отошел от идеи реформирования Церкви, проповеди лайт-православия и  церковности “с человеческим лицом”. Церковь далека от ценностей гуманизма, как небо от земли». – Этот отказ от основных «противоядий», которыми новый гностицизм намеревается «лечить больного» (то есть «паралич Церкви» – в терминах Достоевского) и говорит о том, что данный гностик просто зашел в своем модернизме дальше остальных, а именно, дошел примерно до стадии Бодлера, Ницше и других, в прямом смысле повредившихся умом в страсти подобной идеологии и поэтому разочаровавшихся уже в самом гностицизме и его духовных «панацеях» («ценностях гуманизма», «проповеди лайт-православии», «церковности с человеческим лицом»). Поэтому такой «христианин» (квазирелигиозный гуманист) и является предтечей апокалиптического «человека греха», «сына погибели» (2 Фес. 2:3), и «человеческое лицо» первого – это последнее историческое превращение христианского лица в квазирелигиозную гримасу антихриста.

«И проблема не в том, что церковные люди сейчас какие-то особенные (на самом деле это так). И даже не в том, что библейские рассказы про Адама или Всемирный потоп — обычные мифы (восприятие библейских сюжетов в мифологическом ключе как притчи могло бы снять массу затруднений в общении с современными людьми).  Я много лет размышлял о богодухновенности и ограниченности Ветхого Завета. И пришел к выводу, что это оформленные ожидания и гадания иудеев, прикрытые высокими словами “так говорит Господь”. Мои представления о богодухновенности каждой йоты Писаний рухнули. Теперь я не верю и в богодухновенность новозаветных текстов. Многие из них — подлог, а иные фиксируют предания, которые сложились в христианских общинах лет через 40 или 65 после распятия Христа. Сквозь эти наслоения нам очень сложно воспринимать образ “исторического Иисуса”». – Поскольку в гностическом критицизме, как было сказано, содержится изрядная доля обыкновенной человеческой глупости (достаточно прочитать несколько страниц книги любого из приведенного списка «западных библеистов» с названиями вроде «Как Иисус стал Богом», чтобы в этом убедиться), постольку и причины со следствиями в данном мышлении тоже зачастую поменялись местами. В частности, то, что гностику представляется результатом его многолетних религиозных изысканий и опыта духовной жизни (а именно, самое обыкновенное неверие в существование Бога), на самом деле, является причиной всех его сомнений в церковном Предании, а не его следствием. – «В фильме “ПиКей” все попытки главного героя достучаться до небес не привели к положительному результату. И он сделал вывод, что люди пытаются дозвониться до Бога через “религиозных менеджеров”», имея “неправильный номер”: ”Та система, по которой вы связываетесь с Всевышним, стала неисправна. Все ваши звонки идут на неверный номер”. Когда-то мне казалось, что проблема именно в этом, и я пытался искать в Церкви “правильный номер”: как правильно молиться, как поститься, чтобы наш голос был услышан на Небесах (Ис. 58:4). Было написано много книг и статей на эту тему. В конце концов, я стал убеждаться в том, что человеческое сознание не способно воспринимать концепт о сверхъестественном существе, даже если оно существует. Люди всегда придумывают себе божество по своему образу и подобию».

При этом методология нового гностицизма настолько ограничена и действия гностиков настолько шаблонны (отсюда другое апостольское определение гностицизма как «лжеименного знания» (1 Тим. 6:20), потому что, будучи объективно человеческой глупостью и невежеством, это сознание претендует на «божественную мудрость» и «высшее знание»), что другие носители неогностического (богословско-модернистского) сознания, внутреннее тление которых еще не дошло до стадии открытого разрыва с Церковью, отказа от сана и тому подобных демаршей, не в состоянии утешить или «исцелить» падшего собрата ничем иным, кроме как посоветовать все тот же «творческий критицизм», «критическое (богословское) творчество», инструментами которого падший, по их мнению, пользовался без должной сноровки, поэтому и повредил свою неокрепшую нервную систему «обоюдоострым мечом» диалектики и «бритвою Оккама». Надо было, дескать, перетерпеть, дождаться, пока пройдет «первый шок» «критического осмысления» Священного Писания. Нужно было, как следует, «проблеваться» «первыми блинами» «творческого поиска» и сопутствующими ему «парадоксами» (этими закадычными корешами истинного «гения»), съесть собаку сомнения и т.д., потому что так просто чакра познания божественных тайн не открывается.

«Шишков связывает казус Усатова с провалом “реформы преподавания библеистики” в России. Замечательно, что на своем собственном сайте сам Усатов отвечает на такой же тезис со стороны известного библеиста А.С. Десницкого. Шишков пишет: «По признанию бывшего священника, он в последние годы стал читать западных библеистов, в частности, Барта Эрмана, которые открыли ему глаза на “великий обман” в книгах Священного Писания. Человек увидел рядом с собой целый мир и по-неофитски окунулся туда. Его несколько наивный текст показывает, что в духовной школе (окончил с отличием богословский факультет ПСТГУ) никакой прививки современной библеистики он так и не получил».

Иными словами, новые гностики меряются своим «библейским критицизмом» как «духовной просвещенностью», где каждый считает себя «просвещенней» другого. –

«Десницкий пишет: “Не хочется жаловаться или хвастаться, но я написал в свое время “Введение в библейскую экзегетику”. Смею думать, что человек, внимательно прочитавший эту книгу, уже не склонен считать книги Эрмана разорвавшейся бомбой (и разорвавшей его личную веру на куски). Но в РПЦ это не нужно никому, это подозрительно, это странно, это опасно”. Усатов же отвечает: “Я писал о целом букете причин и мотиваций, ни одна из них не является главной или единственной… Я уже в школе отверг “прелести” школьного богословия XIX в., поэтому полюбил книги Антония Сурожского, Христоса Яннараса, Иоанна Зизиуласа, Александра Шмемана, Алексея Уминского и иных сторонников христианства с человеческим лицом. Между “школьным богословием” и Эрманом для меня были о.Александр Мень, Джеймс Д. Данн, Мецгер, Кассиан (Безобразов), Гальбиати Э. и Пьяцца А. (Трудные страницы Библии), Эванс и Бокэм, Ивлиев и Андрей Десницкий» (Вместо последовательно выстроенной ортодоксии мы имеем распадающееся поле мнений и уступок духу времени).

И снова мы убеждаемся, что упрек модернизма Церкви Христовой («Церковь разговаривает сама с собой») в полной мере должен быть отнесен к самому модернизму, к его неогностическому сознанию, к его внутренней закрытости и непроницаемости для Бога и Его Церкви, к его духовному солипсизму, в котором тлеющий разум гностика бормочет себе под нос свои сомнамбулические «истины».

«Не веруяй (в Сына Божия) уже осужден» (Ин. 3:18). За что же? За то, что когда кругом свет, он остается во тьме, по любви к ней. Тьмолюбие, ненавидение света делает его кругом виноватым, даже без определения в чем истина; потому что у кого есть эта искренняя любовь к истине, того она изведет из тьмы заблуждения и приведет к свету истины… Истина о Христе ясна как день: ищи и обрящешь. Помощь же свыше всегда готова искреннему искателю. Потому, если кто остается во тьме неверия, тот остается только по любви ко тьме, и за это уже осужден» (свт. Феофан Затворник. Мысли на каждый день. Седмица 2-я по Пасхе. Вторник / Святитель Феофан Затворник. Мысли на каждый день года по церковным чтениям из Слова Божия. Изд. 4-е. М., «Правило веры», 2009. С.100).

Александр Буздалов