«Музы» теологии, или Мистика экуменизма

Ориген

Продолжая разговор о богословских основах православно-католического диалога, следующим его «краеугольным камнем» обретаем плеяду западных теологов прошлого века, оказавших определяющее влияние на формирование идей II Ватиканского собора и, тем самым, задавших вектор дальнейшего развития богословской мысли, причем не только католической, но в немалой степени и православной. Хотя в последнем случае правильней говорить не только о влиянии, но и о заочном совпадении. В частности, богословие русского рассеяния приходило к схожим идеям собственными путями и было затем рецептировано на родине помимо или одновременно с новой католической теологией. Кроме того, имело место и обратное влияние. «Идея [«неопатристического синтеза»], сформулированная Флоровским, но «носившаяся в воздухе» в течение всего XX века, вдохновила многих замечательных исследователей в области патристики не только в среде русского рассеяния, но и в западной ученой среде. Здесь хотелось бы вспомнить добрым словом тех богословов, которые, не принадлежа к восточной православной традиции, сумели открыть для себя и для западного мира наследие великих Отцов Восточной Церкви: это прежде всего И. Озэрр, Х.У. фон Бальтазар, А. де Любак, Ж. Даниелу <...> «Патристическое возрождение» XX века было бы невозможно без этих людей, подлинных подвижников богословской науки, сумевших в своем творчестве переступить (в буквальном или переносном смысле) конфессиональный барьер, отделяющий их от православной традиции».[1]

Действительно, не стоит переоценивать «роль личности в истории», влияние какого-то одного или нескольких, пусть и авторитетных, богослов на общую тенденцию, учитывая объем богословской литературы минувшего века. И принцип «носящихся в воздухе идей» при кажущейся своей банальности также может адекватно отражать детерминизм этого процесса. Причем в самом прямом смысле, потому что с точки зрения христианской мистики эти «носящиеся в воздухе» эйдосы персонифицированы, а значит, могут одновременно инспирировать, казалось бы, внешне никак не связанные друг с другом проекты. По крайней мере, такого варианта (то есть существования своего рода «муз» теологии) тоже не следует исключать, ища объяснение странным сближениям и зачастую буквальным совпадениям богословских настроений и построений по разные стороны «конфессиональных барьеров». Иногда простое решение бывает самым эффективным.

Тем более что для такого подхода к генезису богословской мысли есть реальные основания. Так, от широкой православной общественности (а зачастую и от отечественных специалистов) до сих пор остается сокрытым сопутствующий теологии мистицизм одного из наиболее влиятельных представителей названной плеяды прошлого века Х. У. фон Бальтазара, или стоящий за его научными трудами личный опыт духовной жизни, являющийся одним из критериев ортодоксальности для восточной традиции («краеугольным камнем Предания является не что иное как личный мистический опыт христианина. Предание не может быть подлинно православным, если в его основе не лежит опыт встречи человека с Богом»).[2] В частности, вот что пишет первым заостривший внимание на этом обстоятельстве К.Шахбазян: «Считая необходимым поделиться с читателями этого журнала исключительно интересными подробностями «мистического романа» с визионеркой Адрианной фон Шпейр известного католического богослова Ханса Урнса фон Бальтазара (Б.), во многом определившего облик католического богословия XX столетия, и сохраняющего свое значение уже и в XXI веке <...> О принципиальной богословской неотделимости Б. от «нового великого немецкого мистика» Адриенны фон Шпейр (АШ.) после 1940-1941гг. многократно говорили как сам Б., так и исследователи его богословского творчества. <...> За редчайшим исключением, это Новое Откровение никогда не вызывало вопросов подлинных богословских соратников Б. – теологов из грандиозной плеяды архитекторов II Ватиканского Собора, задавших пути не только богословия Римской Католической Церкви, – но и, во многом, пути русского богословия XX столетия. Более того, чтение оригинальных текстов авторов обновленного католичества порой создает впечатление того, что названное Откровение составляет своего рода Священную Тайну этой церкви, не афишируемую, но и не скрываемую вот уже более полувека. К сожалению, даже несмотря на активизацию экуменического диалога в последние годы, систематическое исследование названной Тайны в русском богословии пока почему-то отсутствует, хотя богословские идеи Б. востребованы не только отечественными богословами, но и апологетами. <...> В своем желании сокрушить схоластические бастионы традиционного католического мышления, Б. и АШ., <...> дерзновенно нарушают даже строгие Ветхозаветные запреты, касающиеся общения с духами усопших (Втор.18: 11-12; Лев.19:31; 20:27), и, вторгаясь в эту запретную область Таинственного, смело открывают перед читателями широкие панорамы духового мира, или даже духовных миров, наполненных «молитвой и Светом». Описания видений сотен жителей этих миров поражают читателя обилием потрясающих деталей. <...> являющиеся мистическому взору АШ. как группами, так и по одиночке, как по собственной инициативе, так по инициативе АШ и/или Б., расцвечивают мир иной неведомыми красками и деталями. <...> Но католическая Традиция дает о себе знать и в этом мистическом мире. Важнейший принцип общения с ним – это строжайшая покорность, послушание воле того, кто, был узнан как Игнатий Лойола (SPN), и кто на правах отца-основателя Великого Ордена иезуитов лично десятилетиями окормлял не только АШ., но и самого Б., невидимо возглавляя титанический труд своих смиренных подопечных по созданию нового, адаптированного к реалиям новой исторической эпохи, христианства, и не только частым присутствием, духовной поддержкой, но и конкретным советом, и своевременным заданием, и правкой нужного текста... Поскольку богословие Б. принципиально неотделимо с одной стороны, от Новой Теологии, с другой – от этого чудесного Откровения, связь последнего с Новой Теологией – в самых разных вариантах – казалось бы ясна. Но тем яснее необходимость точной оценки этого «Откровения», которая требуется и в связи с чисто апологетическими коннотациями обсуждаемых видений».[3] 

В этой связи, может быть, небесполезным будет сравнительный текстологический анализ книги Бальтазара «Сердце Мира» (1945г.), ставшей первым плодом совместных визионерских опытов с А. фон Шпейр, с плодами другого «откровения», не многим ранее имевшего места, но уже с участием отечественных богословствующих мистиков Елены и Николая Рерихов, пусть, на первый взгляд, такая аналогия и кажется неуместной (все-таки Бальтазар известен теологическими работами, признанными даже в православном сообществе, тогда как Рерихи – это типичная теософия). Во-первых, сразу можно отметить некоторые чисто внешние черты сходства: в обоях случаях общение с духами продолжалось десятилетиями; ведущим медиумом в паре была женщина; плоды «откровения» составили тома (правда, у Е.Рерих результаты скромнее – только четырнадцать книг «Агни-Йоги»); условием «откровения» было установление отношений ученика и «Учителя» (представившемуся Рерихам как «Махатма Мориа») и др. Но гораздо важнее, конечно, не эти могущие быть случайными совпадения, но озвученные религиозно-философские идеи, а также характерные приемы, творческая манера и стилистика полученных посланий, одним словом, их внутренний строй, или дух. Такого рода параллели мы сейчас и попытаемся проследить.

«Сердце мира» сразу начинается с целой серии учений, платоническо-стоического характера. Онтологический дуализм (выражающийся в противопоставлении «мертвого» Пространства и «живого» Времени: «Пространство холодно и неподвижно, но Время наделено жизнью. Пространство разделяет, Время же соединяет всё со всем») диалектически снимается спиритуалистическим монизмом, учением о томящихся в «темнице» пространства духовных частиц распавшегося Единого («Оно [Время] струится не вокруг тебя, как будто ты простая щепка на поверхности – оно протекает сквозь тебя, ты сам погружен в эту реку. Ты сам эта река»; «сияющее зеркало разбито вдребезги, безграничный образ распылен по всему миру, сам же мир – груда осколков. Но каждый из обломков наделен ценностью, от каждого фрагмента исходит сияние, напоминающее о тайне его происхождения, каждая конечная вещь напоминает о вещах бесконечных: это обещание чего-то большего, возможность некоего прорыва; зов этот столь сладок»; «в самом существовании <...> печать истоков, лобзание праначала, залог некогда потерянного единства»). Далее это саморазвивающаяся стихия Времени («доверься Времени. Время – это музыка; пространство, в котором эта музыка раздается, есть грядущее. Симфония сочиняет саму себя, такт за тактом, и в своем самосозидании черпает из неисчерпаемых запасов Времени») отождествляется с божественной благодатью («Время столь длительно, сколь длительна благодать. Предоставь себя благодати Времени»; «ты чувствуешь Время, но не чувствуешь этого сердца? Ты чувствуешь поток благодати – теплый, алый поток – который обрушивается на тебя»), отчего доктрина Бальтазара еще больше начинает напоминать христианизированный симбиоз неоплатонизма, стоицизма и гностицизма («повинуясь железному закону, все векторные линии возвращаются в пределы своего круга»; «и в то время, как для других солнце лишь начинает свой восход, дорога идет под уклон <...> в одно мгновение, водопад обрушивается в бездну – в ночь Изначального. Вся совокупность «отдельного» бытия исчезает, исчезает подобно отдельным речным потокам в Едином Океане жизни и смерти»). И только включение сюда романтических категорий «любви» и «сердца» отличает эти космогонические построения от рационалистических аналогов поздней античности. «В этом значение нашей жизни: мы должны осознанно доказать, что мы – не Бог. Мы умираем ради Бога, ибо Бог есть вечная жизнь; как мы можем коснуться ее, если не через смерть? Смерть – залог нашей жизни, залог того, что мы соприкасаемся со Сверхжизненным», где «вся совокупность «отдельного» бытия исчезает, исчезает подобно отдельным речным потокам в Едином Океане жизни и смерти». Обращает на себя внимание контрастная в отношении традиционной схоластической теологии манера: жанр книги – художественно-философское эссе в духе «потока сознания» экзистенциализма с выхолощенными и характерными для этого стиля псевдоглубокомысленными афоризмами, построенными порой на случайных ассоциациях, но переживаемыми в солипсизме как «таинственные», сверхрациональные, напрямую постигающие «вещи-в-себе».[4]

Одним словом, перед нами легко узнаваемый романтический иррационализм, экзальтированная душевность «творческого порыва», подспудно переходящего (как всякая эйфория) в «гнетущую тоску», но снова реанимирующего себя «сладостью» ожидания мифического «грядущего», нового прилива «благодати» (исступления) в сменяющих друг друга циклах «духовной жизни» (прелести). «Двигаясь вдоль изогнутой линии развития, ты все время будешь соскальзывать назад, к этому исходному чуду – ибо непостижимо и прекрасно бытие любви». Отношения Бога и человека, Христа-Жениха и невесты-психеи описываются в традиционном для католической мистики стили «романа», или как аргентинское танго притяжения и отталкивания, вращения и пируэтов, ухода и возвращения: «Сердце любви бьется сильнее, его гул протяжнее времени. Его пульсация объединяет двоицу в одном и делит единое надвое. Так протекает наша жизнь в Боге: Он силой вовлекает нас в Свои пылающие недра и властью Своею отрывает нас от тех центров притяжения, что чужды Ему. Но мы – это не Бог; чтобы еще сильнее явить нам силу Своего естества, Он отбрасывает нас от Себя – отбрасывает, не оставляя в одиночестве и бессилии, но – в полноте и силе Своего достоинства – одаряя нас нашим собственным естеством. Бог ревниво призывает нас к Себе, мы нужны Ему ради Него Самого и ради Его собственного достоинства».

Если смерть – это неотъемлемая составляющая жизни, то и грехопадение – это диалектическое условие и залог развития духа: «Ибо уход от Бога и возвращение к Нему <...> едино и разделимо, исход не менее важен, чем возвращение, а служение не менее благодатно, чем тоска по Богу. В исхождении от Бога возможно, больше «божественного», чем в возвращении к Нему, ибо наиболее важно не то, что мы познаем Бога, отражая Его свет подобно поблескивающему зеркалу, но – подобно пылающему факелу – являем этот свет»; «в этом – новая тайна, непостижимая для малых мира сего: даже удаленность от Бога и благоговейный холод есть образ и подобие Бога и Божественной жизни»; «твоя жизнь будет одним сплошным дыханием, в спокойно – бессознательном движении легких от вдоха к выдоху и обратно. И ты сам станешь воздухом, вдыхаемым и выдыхаемым в чередовании приливов и отливов. Ты станешь кровью в биении сердца, которое будет втягивать тебя и выталкивать, которое пленит тебя в колдовском сплетении своих жил».

Наконец, христология (основное содержание книги): «Ибо Я Сам [говорит Бог] ушел от Отца и, уйдя, был послушен вплоть до смерти, и в послушании стал совершенным образом Его любви ко Мне. Уход сам по себе уже есть любовь, уход сам по себе уже есть возвращение. Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Удаляясь от Меня, как луч удаляется от солнца, как поток от источника, вы остаетесь во Мне, ибо Я Сам есмь сверкающий луч, Я Сам есмь поток, изливающийся от Отца. <...> Как Я излучаю Отца, так и вы должны излучать Меня. Обратите лица ваши ко Мне, чтобы Я мог обратить их к миру. Вы должны оставить пути ваши, чтобы Я вас направил на тот путь, что есмь Я Сам». И в такой манере написаны целые главы: как «лирика» Самого Христа, как литературный прием раскрытия «характера главного героя», или Его «психологии», специальный репортаж из Его сердца завсегдатая этого сердца... И здесь самое время обратиться уже к предмету нашего сравнения, потому что в самом этот ретранслируемом фон Бальтазаром голосе «ушедшего от Отца» и «изливающего» Его уже отчетливо слышатся характерные нотки тембра... Махатмы Мории.

«...зима – только вестник весны. Все открыто, все доступно, Я вас замкну щитом – трудитесь. Я сказал. <...> Я – вы, вы – Я – частицы Божественного Я. <...> И Мы, и вы – мы все здесь в едине, в духе. Храмина всем. Всем Един. Дом Божий населен мирами, и всюду витает Св. Дух. Обновление Мира придет – пророчества исполнятся. Народ восстанет, и построят Новый Храм. <...> О Христе любовью ревнуя, Христу радость несу. У тебя свет от крыл. Уходя, опять увидишь Меня. <...> Думайте о великом даре любви к Единому Богу и умейте развить великий дар прозрения в будущее Единство человечества. Единое спасение – устремить дух в сияние Истины. Великий дар любви живет в едином видении, данном смелым душам. <...> Как дерево обновляет листву, так люди процветают на пути добра. <...> Следите сердцем за Нашим внушением. Трудитесь и познаете свет. Я укажу вам путь – знак Наш сердцем поймете. Знайте, Учителя откроют вам лиру, чуду подобную, ее сила одарит даром уловления человеков. Поймите вы посланную Благодать. О едином счастье текут ваши дни. <...> Чистое дыхание Нашей Благодати дает вам пищу живую для явлений жизни» (Зов (1924г.) / Агни-йога. 1.000-1.006).

Фундаментальный принцип новой теологии (на нем особенно акцентирует внимание К.Шахбазян) – неортодоксальное учение о Боговоплощении, о «мистическом» Теле Христа, включающем в себя не только Церковь и даже не все человечество, но вообще все творение, весь космос, по принципу спиритуалистического монизма, или пантеизма, диалектически «снимающего» все дуальности (Бога и мира, в первую очередь). «...мы должны возвестить миру Отца. Лишь тогда снимается проклятие одиночества – снимается, поскольку бытие-в-противопоставлении само по себе божественно, а все сущее – мужчина и женщина, зверь и камень – в своем обособленном бытии не обособлены от всеобъемлющей жизни, но напротив – слиты в ней воедино; они не заперты более в темном плену, откуда гнетущая тоска гонит их навстречу беспредельному; нет, они посланники Бога, и в Его божественном стремлении к расширению границ они соединены в едином Теле, Глава Которого покоится на Отчем лоне. Бейся же, бейся, Сердце бытия, бейся, пульс Времени!» (Сердце мира). Именно в рамках этого «снятия противоположностей» и неотвратимо прогрессирующего исторического и космогонического «всеединства» во многом осуществляется и экуменический проект.[5] Находим мы это учение и в «откровении», полученном Е.Рерих («Весь Мир – тело Господне, и воля Наша несет приказ наилучшего выражения Воли Всевышнего. Слуга служит Господу, и Всеблагий допускает нас найти лучшее платье к празднику Света. По рвению нашему получаем цвет духовной одежды. И Промыслитель Благий, крест Приявший, свидетельствует Огнь нашего воскресенья у подножия лестницы ко Храму познания Славы Божьей» (Зов / 1.123); «единый судья – ваш дух. В нем – Бог. Космос отражается в зрачке каждого глаза, и Бог почиет в каждом сердце...» (там же / 1.207)), с той лишь разницей, что здесь этот синкретизм идет дальше и «снимает» различия уже всех мировых религий, а не только христианских конфессий.

Не трудно заметить, что весь круг идей, к которым независимо друг от друга пришли новая католическая и русская патрология XX века, носит более или менее выраженный оригенический характер, и поэтому может быть обобщенно охарактеризован как неооригенизм.[6] Что особенно удивительно при наличии безоговорочного осуждения Оригена как ересиарха и его «басен» не только на трех последних Вселенских соборах, но (в отношении новой теологии II Ватикана) еще и, как минимум, на четырех Римских соборах: 400, 494, 649 и 1215гг... Спрашивается, насколько должна быть экстраординарной побудительная причина, чтобы после этого вопрос реабилитации оригенизма всерьез встал на повестке дня и даже просто возник в сознании представителя официального богословия как Запада, так и Востока? «Возвращаясь к медитациям Б. и АШ., отметим, что Ориген мог и сам одобрить переиздание Антологии [составленная Б. Антология текстов Оригена «Дух и огонь» (1938, 2 изд. 1952)] – и ее логику. В самом деле, многократно отмечалось, что Б. принадлежал к группе католических богословов, желавших миновать схоластику и обратиться прямо к Восточным Отцам. В мистическом опыте Б. и АШ. это обстоятельство находит свое предельно конкретное, буквальное выражение. Как пишет Б., из сотен являвшихся АШ. святых, именно в обществе Святых Отцов она чувствовала себя, «как дома», имея особую духовную близость именно с одним из них – с Оригеном. В сущности, содержание Книги Всех Святых <...> есть ли что иное, как иллюстрация оригеновского видения "всеобщего восстановления", данная в виде увесистого, почти 500 страничного тома диктовок мистических видений? И по этой причине, и просто в свете развития патрологической мысли после 1940 г., замечание Б. об особой духовной близости АШ. и Оригена не кажется нам случайным».[7]

Схожими мотивировками к тому же неооригенизму приходили и богословы русской диаспоры, в частности, митр. Антония (Храповицкого) с его концепцией «консервативного обновления» и прот. Георгия Флоровского с его формулой «Вперед к отцам!», под прикрытием которых осуществлялось искажение именно святоотеческого учения, и что также проходило мимо сознания этих богословов, фактически отрывавшихся от традиции, но внутренне переживавших это как «патрологическое возрождение». Просматривается здесь и общая историческая предпосылка, или существенный элемент этого «неопатристического синтеза», а именно, немецкая классическая философия и романтическая мистика, усвоенные Бальтазаром напрямую,[8] а отечественным богословием, в основном, опосредованно через славянофилов и почвенников.[9] В результате во всех этих системах человек не столько становится причастен Божеству по благодати посредством церковных Таинств и личного аскетического подвижничества, сколько (за счет профанации того и другого: превратного толкования Боговоплощения и Искупления, с одной стороны, и «прохождения экстерном» или вообще забвения святоотеческой аскетики – с другой) оказывается по естеству един с Ним, априори (теогонически) или потенциально (космогонически). Только если в классическом оригенизме общим знаменателем был ум и гносис, то в романтическом неооригинизме на первый план вышли уже иррациональные категории «нравственного существа», «любви», «братства». Если в аскетической основе церковной традиции лежала осознанная «нищета духа» и оплакивание своих грехов, а благодать «любви и мира Христовых» обреталась только на вершине этой духовной лествицы подвижниками, без остатка отдавших себя Богу, то теперь просматривается противоположная тенденция и уже в качестве установки заявлены «грандиозная сверхзадача осмысления»[10] и «творческой переоценки»[11] этого опыта «в свете современности», его органического «развития», «качественного скачка» и претворения в жизнь в общечеловеческом масштабе, где никакие «воздвигнутые между христианским Востоком и Западом стены» и никакие «резкие отличия в догматическом плане» не должны останавливать, даже если для этого «необходим еще один грандиозный качественный скачок» (на все той же евангельской лествице блаженств).

В частности, неооригенизм «Сердца мира» дает о себе знать в упомянутой уже, мягко говоря, доникейской христологии («И Сам Я – отблеск Его [Отца] великолепия и зеркало Его Сущности – есмь только через Него. И если Он обнимает Меня в Духе Святом, и вместе со Мною – все Свое творение, то что же принимает Он в Свои объятия, если не то, что Сам изливает, если не источник всякого добра? И в этом и есть Мое счастье – то, что Я – Его собственность, то, что Я – сияние Его света, то, что Я – сквозь тьму этого мира – неколебимо возвращаюсь в лоно Его. Но Я возвращаюсь богаче, чем некогда ушел [потому что] мир принимает во Мне творящее соучастия в этом Творении»), как мы видим, напрямую связанной со спиритуалистической космологией, когда все творение оказывается вовлеченным в некий эволюционный, восходящий процесс, проходя через необходимые стадии развития, где размывается граница между Творцом и творением, где смешиваются все сущности, существования и существа, становясь внутренне причастными единого высшего начала. Такая доктрина, конечно, невозможна без прямых инсинуаций не только Священного Предания, но и Писания.

«Из тебя самого исходят ранее скрытые истоки, они растут подобно цветам, они раскрывают перед тобою новые возможности, и вот однажды ты видишь, что мир вокруг тебя стал взрослым. Время мягко перемещает тебя от одной округлой линии к другой, и по мере твоего движения перед тобой возникают новые перспективы и горизонты: ты начинаешь любить превращения, ты предвкушаешь немыслимые приключения». «Что мы за странные существа! Мы растем лишь тогда, когда брошены в поток преходящего. Мы можем созревать и обогащаться лишь ценой непрерывного отречения от текущего часа в пользу следующего. Мы должны длиться в длительности». «Мы должны быть терпеливы, даже если мы умираем от нетерпения, ибо никто из нас не в состоянии прибавить себе росту хотя бы на пядь, разве что мы будем расти – расти вместе со Временем» (ср. Мф. 6). «Я лоза, вы – ветви. Я корень, сучья и ствол виноградной лозы – невзрачной, изрезанной и уродливой, наполовину ушедшей под землю, укрытой снегом и щепками. Но вы – Мои цветы и плоды Мои» (ср. Ин. 15). «Я лоза, вы же – вино, которое Я источаю, как слезы. Вначале вы – всего лишь пробивающиеся наружу ростки, напоенные соком и гибкие, как змеи. <...> жадно тянутся они к Богу, но то, что они могут ухватить своими изогнутыми пальцами, – это всего лишь воздух, всего лишь ничто. Я лоза, и Я Сам жаждал некогда этой жаждой, ибо из весны рождается лето, а из разочарования возникает премудрость. Но Мой Отец – Виноградарь, и всякую ветвь Моей лозы Он отсекает, если она бесплодна. Неуемная жажда побегов падает на землю под взмахом ножа. И вновь лоза обнажена, а вы большей частью должны иссохнуть и обречены огню. Пылающий металл отсекает вашу тягу к миру и Богу; подсеченная под корень, она дрожит и бессильно валится вниз. То, что еще кажется привычной жизнью, – это тлеющие угли палящей смерти, что поглощает ветвь за ветвью. Но дайте этому огню сжечь ваши ветви, ибо он пылает во Мне и ради Меня. Мне принадлежит суд, и никто не приходит ко Мне иначе, как через огонь. А тот, кто в плену у страсти, не войдет в Царство Небесное». Получается, «тот, кто в плену у страсти», «должен иссохнуть и обречен огню», «через» который... «приходит ко Мне», потому что «тяга к миру и к Богу» здесь, в конечном счете, одно и то же (ср. Ин 15:18-20), «ибо из весны рождается лето, а из разочарования возникает премудрость», и Сам Бог-Слово, воплотившись, «наполовину ушел под землю», то есть в «мир», который неизбежно вознесет рано или поздно вместе с Собою. «В мире много разных творений; блаженной тягой к росту и размножению проникнута их природа. И ни один плод не может обойтись без природы, прежде чем попасть в небесные закрома». «С тех пор, как Я вошел в мир, новые, прежде неведомые соки начали кружиться в артериях, в ветвях дерева природы; силы судьбы, влияние планет, демоны крови, духи воздуха и земли и все остальное, что еще скрывается во тьме и прячется в складчатой коре мироздания, – все это ныне будет покорено и подчинено высшему Закону. Все формы мира для Меня лишь материя, которую Я одухотворяю». И это, конечно, очень напоминает оригенизм, причем в самых темных его, осужденных Церковью сторонах. «Как пресуществляются хлеб и вино, так пресуществляется и мир во Мне. Каким бы малым ни было горчичное зерно, не успокоятся его внутренние силы, пока оно не разрастется так, что в тени его окажутся все растения мира. Так не успокоится и Мое Воскресение, пока не будет открыт гроб последней из душ, пока Мои силы не коснутся последней ветви творения. Вы видите смерть, вы чувствуете это постепенное движение вниз, к концу. Но сама смерть есть жизнь; возможно, наиболее живая жизнь. Это темные глубины Моей жизни: конец – это начало, а движение вниз – это движение вверх». «...миллионы лишь Мною исчислимых сердец, кружащихся в гигантской сфере, подобно огромной красной розе страданий, вокруг Моего Собственного Сердца, с трудом дышащих навстречу Свету? Сколько борьбы, сколько опасностей, <...> падение, восстание вновь и снова движение вдаль – и все это направляется ко Мне. Вот лишь одна – единственная жизнь: бесконечно сплетающаяся цепь, история, которая сочиняется заново каждую минуту, <...> И все это тысячекратно, все повторяется, и каждый раз – у каждой души – совершенно иначе: мир в начале пути, Царство в становлении, постройка небесного Иерусалима, переселение народов в Рай: и вновь все это направляется ко Мне». «...как Земля подобна шару, так и все вены ведут снова к Сердцу, откуда вечно исходит любовь, и куда она всегда возвращается. Постепенно ты научишься его ритмам и не будешь более пугаться, когда Сердце вытолкнет тебя в пустоту и смерть; ведь теперь ты знаешь, что <...> это посланничество, а посланный от Сына сам совершает путь Сына, прочь от Отца, в мир. И твой путь вдаль, туда, где нет Бога, есть путь Самого Бога, исходящего от Себя Самого, Самого Себя оставляющего, позволяющего Себе упасть, бросающего Себя Самого в беде. Но этот исход Сына есть также исхождение Духа от Отца и Сына, а Дух есть возвращение Сына к Отцу. <...> И через парение в Духе Сын возвращается назад к Отцу, и ты вместе с Ним и в Нем, и выход и вход есть одно и то же, и нет ничего кроме этой единственной, струящейся жизни».[12]

Между тем, Ориген и ренессанс его космогонии занимает значительное место и в «откровениях» того «носящегося в воздухе» духа, который в качестве вестника «Мира Огненного» преподавал свое учение «яснослышащей» Е.Рерих, причем под тем же благим предлогом «открытия древних отцов церкви», восстановления «веры отеческой», «первоначального Предания», дескать, искаженного исторической Церковью (хотя, конечно, в данном случае имела место более грубая оккультно-теософская инсинуация «православной традиции», «истинного христианства», методом буддистских инсинуаций уже самого оригенизма).

Уже в начале самой первой книги агни-йоги мы читаем: «Учитель просит прочесть труд Оригена, начнете понимать ошибки церкви. Уставы его школы полезны современности» (Зов / 1.167). «После учеников Оригена начала ложная вера духовенства расти» (1.268). «Когда учитель Ориген отдавал и телесное, и духовное, лишь бы научить их последнему преданию Христа, он все же сохранил тяготу [жертву] Учительства» (1.353.). В последующих книгах исключительное значение и насущность оригенизма постоянно напоминается. «Именем Христа совершались великие преступления, потому ныне Христос облекается в иные одежды. Надо очистить все приукрашенное. Не говорю о легко украшенных сочинениях, но даже по томам Оригена скакали поправки. Потому пора изменить положение мира» (Озарение (1925г.). Ч.2 / 2.2.5.2). «Теперь трудно себе представить падение Александрии. Лучше даже не вспоминать годы переходного времени. Ужас берет перед видением религиозного суеверия того времени. Ориген ходил по еще горячим угольям старого мира. Зная заветы Иисуса, он болел, видя непонимание толпы. Зная таинства древних мистерий, он болел, видя непонимание единства источника. Зная простоту Учения Иисуса, он болел, видя создание церквей. Одиноко работал, сам страдая от слишком больших противоречий духа. При необычайной ясности и простоте духовного познания, необычайная сложность всего существа. Ориген искупил в себе бурю раннего христианства. Будучи ревнителем знания, он возмущался падению знания среди служителей» (2.2.10.7.). «Порыв творчества не должен угасать из-за несвоевременности. Каждому порыву творчества созидателя даны свобода и своя твердыня. Мы, Братья человечества, хотим помочь человечеству создать место на вечной проявленной Беспредельности! <...> Истина превышает фантазию, так и будущее превыше мечты. Говорил Ориген: "Глазами сердца видим бытие". Только сердцем прозреваем красоту мира, явленного Сердцем Космоса. Любовь к Космосу двигает чувствознанием. Любовь к лилиям или к дальним мирам имеет в основе ту же космичность. Да, да, да! Так будем измерять космической любовью!» (Беспредельность (1930г.). Ч.1 / 5.076). «Ориген имел рассуждение: "Проистекает ли или посылается Благодать?" Зная, что Благодать – вполне реальное вещество высшей психической энергии, можно понять, что это рассуждение имело основание. Так тепло проистекает от Света, но нужно зажигательное стекло для получения явления огня. Так психическая энергия, конечно, проистекает от каждого организма, ее имеющего, но нужно, чтобы получить прямой эффект, собрать и фокусировать ее сознательно. Это сознание будет зажигательным стеклом. Нужно очень различать бессознательное истечение психической энергии и заостренную стрелу четкого сознания. Если даже высшая энергия не попадает в цель при несознательной посылке, то насколько нуждается человеческая энергия в фокусе! Разбейте фокус – и огонь не появится. Без огня нас ожидают мрак и холод. Будем помнить, как нас достигают живительная теплота и свет! Нужно научиться ценить тепло и свет фокуса и помнить, что лучи Единого Света исходят от одного направления. Будем приравнивать наше положение к физическому закону и увидим, что непоколебимо единое основание успеха. Что есть успех, как не следствие правильного применения закона! Так нужно научиться почуять русло Иерархии. <...> Так когда центры вибрируют, значит, пространственный огонь бушует. Энергии, устремленные к подземному огню, устремляются мощно. Космическое созвучие напрягает все созвучащие центры, потому так бережно нужно охранять здоровье и звучащие центры» (Иерархия (1931г.) / 7.229-231).

«Психическая энергия» – ключевое понятие агни-йоги. И, как мы видим, речь идет о настойчивой аберрации учения о благодати (или, в контексте оригенизма, об искаженном учении о Св. Духе), трактуемого в эманическом смысле, как некоего стихийно «исходящего Единого Света», фокусируемого на местах, в частности, особо преуспевшей в этом таинственной «Иерархией» (при этом оригенизм Бальтазара, может быть, даже более ярко выражен, чем у самого Оригена, который все-таки пытался преодолеть эти неоплатонизм и гностицизм, и лишь не был последователен, впадая в противоречия, удерживая элементы языческих представлений). «Учителя давали наставления, различные по наречию и обычаю, но сущность преподанного оставалась неизменной. <...> Полезен будет труд, который укажет общечеловечность таких Заветов. <...> Несмотря на уничтожение множества материалов, все-таки можно найти немало записей. Придется пользоваться записями учеников Аполлония Тианского и Пифагора [Кришну, Орфея, Зороастра]. Можно из целого повествования очистить несколько слов, но и эти отрывки достаточно определят сущность Учения. Окажется, что Наставники, принадлежавшие к разным религиям, утверждали нечто единое. Ориген скажет словами многовековыми, которые он и не мог слышать, и при изучении прилежном получится индивидуальный путь» (Братство. Ч.3. Надземное (1938г.). 665). И разве не странным является такое совпадение концепций, стилистики и даже терминологии у совершенно независимых друг от друга авторов, представителей различных традиций? «Сердце – это солнце организма, есть средоточие психической энергии. <...> служение сердца такого велико на всех весах мира. Помогайте мира строению! <...> утонченное, нагнетенное сердце <...> есть сосуд мировой энергии. <...> Истинно, эпоха Матери Мира основана на осознании сердца. Именно, только женщина может решить проблему двух миров. Так можно призывать женщину к пониманию сердцем. Это будет прежде всего полезно еще тем, что качество сердца вечно. Уже много разных подвигов среди женщин, но теперь, вместо костра, женщине дано пламя сердца. Не забудем, что при каждом важном достижении необходимо женское начало, как основа и сущность. Сердце не может открыться для Тонкого Мира, если не будет понято особым подвигом. <...> Мы должны ввести в сферу сердца весь мир, ибо сердце есть микрокосм сущего» (Сердце (1932г.). 2;4;8;106; 277). «Таинственным образом сливается твой [Церкви-Невесты] образ с образом Моей Непорочной Матери. Она – просто Жена, но в тебе Она становится космической Матерью. Ибо в тебе ширится Мое Сердце – просто Сердце – и становится Сердцем мира. Ты же сама – святое сердце народов, святое ради Меня, объединяющее мир ради Меня, несущее Кровь Мою через тело истории. <...> Союз Нашей любви есть смысл мира» (Сердце мира). «Космическое дыхание Матери Мира всепроникающе. Истинно, все им проникнуто. Жизнь от малейших былинок до неисчислимых величин движется и дышит этим дыханием. Как же не осознать силу, движущую Вселенной! Как же не задуматься над сущностью бытия! Вникните в ритм космической энергии и поймите ритм эволюции» (Беспредельность (1930г.). Ч.I / 5.010).

Еще отчетливей об усиленно насаждаемом в «откровениях» оригенизме говорят письма Е.Рерих. «На недавнем собрании епископов в Соединенных Штатах Америки предложено было изучать сочинения великого Оригена. Это большой шаг вперёд, ибо изучение этих трудов ко многому продвинет, и можно надеяться на расширение рамок церковных догматов. Не забудем, что закон о перевоплощении был отменён лишь в шестом веке на Константинопольском Соборе. А нас заставляют принимать как Откровение и догму решения отцов церкви, серьёзно обсуждавших вопрос – сколько духов могут уместиться на конце иглы, или же другой такой же перл – имеется ли душа у женщины? Причем эти почтенные отцы, воспитатели нашего сознания, не стеснялись заушать и таскать друг друга за бороды и волосья! Ведь и сейчас имеются люди, образованные и считающие себя даже учёными в некоторых областях, которые верят, что в День Страшного Суда они воскреснут в своём физическом теле! Именно на этом основании они так против кремации. Чем объяснить такое самоодурение – гипнозом или же атавизмом? » (17.02.1934).[13] «Следовало бы отцам церкви припомнить завет Христа и Его любимого ученика, завет, общий всем великим духовным Учителям, – “любите друг друга!”. И всё стало бы на место. Также неотложно нужно им просмотреть и вникнуть в труды Великого ОРИГЕНА. Сочинения этого истинного СВЕТОЧА христианства сейчас изучаются духовенством Запада в Америке. Эти отцы поняли, что сознание их духовной паствы требует иной пищи и не может примириться с наивными утверждениями, которые, может быть, и были нужны для обуздания полудиких племён, которые принимали тогда христианство. Чтобы не утратить окончательно своего влияния, некоторые из членов духовенства Запада спешат отрешиться от невежества и пополнить своё знание. Если бы наши духовные отцы последовали их примеру, много добра получилось бы!» (2.06.1934). «Истинно, если бы наши отцы церкви последовали примеру западного духовенства и принялись бы за изучение трудов Великого Оригена, этого истинного Светоча христианства, много света пролилось бы на символы и таинства христианства, и догмы церковные отпали бы, как оковы и скобы железные, и церковь, тело Христово, истинно, восстало бы из гроба. Ведь малые дети начинают думать логичнее наших седовласых наставников» (12.09.1934). «В христианстве я придерживаюсь веры первых отцов христианства. И особенно люблю Великого Оригена и св. Антония. Моя мечта о Новом Вселенском Соборе, который вернулся бы к чистым истокам первых веков христианства» (22.07.35). «Под дальними мирами следует понимать другие планеты в нашей солнечной системе, [такие], как Венера, Юпитер и др. Но когда упоминаются сферы, или Мир Тонкий, Огненный и Высший, то подразумеваются сферы-миры, непосредственно окружающие нашу планету и входящие в нашу планетную цепь. Это именно те миры-сферы, откуда приходят и куда вновь возвращаются души, покидающие наш плотный мир. Планетная цепь, состоящая из семи сфер, составляют одно целое, и все сферы-миры концентрически совмещаются одна в другой и представляют определенные планы познания или бытия. Сферы эти отвечают принципам в человеке. Все книги третьей части "Мира Огненного" пришли благополучно. Не знаю, как и благодарить все милое сердцу содружество за такую радость! Также радуемся выходу великого труда Оригена "О Началах"; в недалеком будущем будет так важно иметь этот драгоценный труд. Так в любви твориться в е л и ч а й ш е е дело и закладывается новая ступень сознания человечества. Дух наш ликует в предчувствии грядущих возможностей» (29.05.1936). (напомним название оригеновской антологии Бальтазара: «Дух и огонь» (1938г.)). «Ваша догадка об Ап. <оллония> Т.<ианского> правильна. Самоотвержение Вел.<икого> Вл.<адыки> безгранично, и Он не раз перевоплощался в предельно кратчайший срок. Так было и после ухода Ап.Т., когда Он поспешил принять новую горчайшую чашу, как мученик Ориген» (24.05.1938).

Иначе говоря, Ориген в агни-йоге – это инкарнация того, кто представился как Махатма Мориа, поэтому (как и в случае Бальтазара, по предположению К.Шахбазяна), речь идет именно об «аутентичном» оригенизме, реконструируемом духом «Оригена» посредством своего медиума (таким образом рефлектирующего свою пророческую миссию), который должен максимально его популяризировать ради перехода «сознания человечества на следующую ступень», актуализации «грядущих возможностей», «патрологического возрождения», воссоединения церквей, народов и религий, и, наконец, и всеобщих объятий в «Мире Огненном». «...в день Моей победы Я не хочу видеть ни одного отягченного сердца. Что значит это преувеличенное раскаяние, эта злосчастная попытка выглядеть несчастным? Предоставьте фарисеям [то есть ортодоксам. – А.Б.] точные и благочестивые обмеры вины и раскаяния, пусть они измеряют тяжесть греха и ее соответствие глубине и силе покаяния; все это принадлежит Ветхому Завету. Я взял на Себя вину, позор и отягченную совесть; ныне же рожден Новый Завет – рожден в невинности Рая... <...> Столь непреодолимо сияние новорожденного мира, что душа ваша, хоть и пытается наперекор всему, но не в состоянии вернуться к пережитому в мире ушедшем. <...> Царство мое растет в каждом из вас. Вы не видите его, Моего Царства, или догадываетесь о нем по малым его осколкам. Но Я – Царь, Я – средоточие сердец, Я – глубочайшая их тайна; Мне внятно все, даже то, что предельно строго укрыто от посторонних взглядов. Вы видите лишь внешние покровы, под которыми люди скрываются от себе подобных. Но Я смотрю в их души изнутри – из центра, перед которым они беззащитны и для которого полностью открыты. И там, в этой глуби, прячут они свое истинное лицо. Там сверкает их золото, там покоится их бисер. Там сверкают Образ и Подобие – чеканные признаки их благородства. Там укрыты те очи, что непрестанно всматриваются в лик Отца» (Сердце мира). «Я – вы, вы – Я – частицы Божественного Я. <...> И Мы, и вы – мы все здесь в едине, в духе» (Зов). «Проходя через подземелья греха и разложения, пытаясь смягчить царящее там отчаяние и открывая там укрытые мусором сокровища, что жаждут очистительного огня... Все, чего Я касаюсь, станет зрячим, все, что Я благословляю, обретет голос, все, на что Я бросаю взор, приподнимается в надежде. Я никого не разочаровываю, ибо Я достаточно богат, чтобы заполнить всякую пустоту, достаточно счастлив, чтобы превзойти любое счастье мира, достаточно силен, чтобы увлечь за Собой все самое растленное. Торжественно и безгранично Царство Мое – как Я могу не любить его? Кто же не любит собственную плоть? Эта Плоть Моя – Церковь, и через Церковь – весь мир» (Сердце мира).

Александр Буздалов

Источник

________________________________________________________

[1] митр. Иларион (Алфеев). Святоотеческое наследие и современность. Доклад на Богословской конференции Русской Православной Церкви «Православное богословие на пороге третьего тысячелетия». Москва, 7 февраля 2000 г. http://hilarion.ru/2010/02/25/1040

[2] Там же.

[3] http://kiprian-sh.livejournal.com/77342.html

[4] Ср.: «те, кто пытается противопоставить формальную и рационалистическую "традицию" церковного большинства [то есть догматику как таковую. - А.Б.] вдохновенному "мистицизму" отдельных энтузиастов, впадают в заблуждение, не понимая сути Предания. В свою очередь, подлинный мистицизм также невозможен вне контекста Церкви» (митр. Иларион (Алфеев). Святоотеческое наследие и современность). Спрашивается, а как быть, если «отдельные энтузиасты, не понимающие сути Предания» (Бальтазар, в частности) оказываются искусственно помещенными «в контексте Церкви», объявляются «подлинными мистиками»?  По сути, первое положение (запрет противопоставлять Преданию «отдельный мистический энтузиазм») полностью нивелирует второе (релятивизирует критерии Предания), так что уже фактически невозможно определить, где находятся границы его «контекста» (а значит, и границы Церкви).

[5] Ср.: «Если Божественная цель, которой служит мировая история, заключается в том, чтобы в конце времен соединить под главою Христом всё, что на небесах и на земле (Еф 1:10), то вполне понятно, что всякое гармоническое развитие и стремление к совершенству и полноте жизни является законным и благословенным в очах Божиих. Христиане, как верные последователи Христовы, призваны помогать созиданию этой жизни, обогащать ее нетленными сокровищами Духа, содействовать ее претворению во всеобъемлющее Царство Божие» (митр. Никодим (Ротов). Сотрудничество крещенных и нехристиан в совместном служении благу человечества / Богословские собеседования IV между представителями Евангелическо-Лютеранской и Русской Православной Церквей. Богословские труды. Сборник 10. Издание Московской Патриархия, 1973. С.156).

[6] Ср.: «Итак, Бог совершенно един и прост. Спаситель же наш из-за множественности [творений], поскольку «Бог предложил... Его... умилостивлением» (Рим. 3:25) и начатком всего творения, становится множеством [вещей] или даже, возможно, всем тем, в чем нуждается от Него всякая тварь, могущая быть освобожденной» (Ориген. Комментарии на Евангелие от Иоанна. §XX, 119).

[7] http://kiprian-sh.livejournal.com/79005.html

[8] Ср.: «В 1937-1939 гг. Б. публикует 3-томное исследование «Апокалипсис немецкой души», в к-ром развивает темы своей диссертации, осмысляя творчество выдающихся европ., и прежде всего нем., мыслителей XVIII-XX вв. (Г. Э. Лессинга, И. Канта, Ф. Шиллера, И. Г. Фихте, Ф. В. Шеллинга, Новалиса, И. В. Гёте, М. Хайдеггера, Н. А. Бердяева) в эсхатологической перспективе» (диак. Михаил Першин. Бальтазар. Православная энциклопедия. http://www.pravenc.ru/text/77462.html ). По всей видимости, к Шеллингу (и темной мистике Я.Беме за ним) восходит диалектика «любви» Б., «сердечное» познание в Боге таинственного «абсурда», которого и становится причастен человек: «Не каждому дано постигнуть глубокую иронию любого божественного действия <...> полагая В, утверждая его, Он один, а отрицая его - другой, но мы не говорим, что, будучи тем или другим, Он выступает как некий иной Бог, но говорим, что Божество (т. е. абсолютная свобода) Бога состоит именно в силе этого противоречия – если угодно, абсурда – в одно и то же время быть утверждающим и отрицающим и при этом не распадаться, а оставаться тем, каков есть. Но не только в Боге, а и в самом человеке, насколько он озарен лучом творческой силы, мы обнаруживаем то же самое соотношение, то же самое противоречие, слепую, безграничную по своей природе порождающую силу, которой в одном и том же субъекте противостоит сила рассудочная, полагающая себе пределы, образующая себя и, по сути дела, отрицательная» (Шеллинг В.Ф.Й. Философия Откровения. СПб, Наука. 2002. Т.2. С.30).

[9] Ср.: «В восторге братской любви мысленно обнимая вселенную, Достоевский иногда мечтал о всеобщем и полном блаженстве хотя бы в будущем веке и зная осуждение оригенистов, смиренно и робко дерзал однако думать, что церковное воспрещение учит так, как эти последние [оригенисты], говорит скорее о мудро скрываемой тайне, нежели о полном отрицании их надежд. <...> Мы не пойдем за писателем так далеко, но почерпнем из него то убеждение, что для смиренно и мудрого проповедника Христовой благодати нет в мире границы влияния, а только вечно расширяющаяся и просветляющаяся область духовного объединения людей, народов и поколений в Христовой истине и добродетели» (архим. Антоний (Храповицкий). Пастырское изучение людей и жизни по сочинениям Ф.М.Достоевского / Богословский вестник. 1893. Т.4. №10. С. 79 (2-я пагин.)).

[10] митр. Иларион (Алфеев). Святоотеческое наследие и современность.

[11] Георгий Флоровский – священнослужитель, богослов, философ. Сост. Э. Блейн. М., 1995. С.155 / там же.

[12] Ср.: «Ориген выражается о Св.Духе осторожно до уклончивости: с одной стороны, Он - в порядке всех происшедших чрез Христа <...> с другой стороны, Св.Дух <...> не только возвышается над всеми сотворенными, но как бы исключается из их порядка <...> Относительно подчинения Св.Духа Сыну данные у Оригена самые подробные во всей древней христианской письменности. В учении о происхождении Св.Духа чрез Сына <...> есть сторона, приближающая извождение Св.Духа к творению в тесном смысле этого слова» (Болотов В.В. Учение Оригена о Святой Троице. СПб, 1879. С.369, 382). Схожий субординационизм мы наблюдаем и у Бальтазара, тем более что он в обоих случаях имеет и обратную сторону: насколько Сын и Св.Дух в отношении безначального Отца являются «происшедшими» (а Св.Дух – еще и в отношении Сына), насколько и у «всего сотворенного» есть «другая сторона»: оно тоже имманентно этой общей космогонии-теогонии, в своем порядке опосредования (в своей степени божественности) находясь в аналогичном отношении к единому первоначалу. «Ориген разделяет ясно выраженное у Плотина различие между первым и вторым началом как между единым и многим»; «Канис усматривает в учении Оригена о Св.Духе сходство с неоплатонической философией: "Как в этой последней между умом и миром стоит еще душа, так и у Оригена между Логосом и миром – Св.Дух"» (там же; с. 377, 375).

[13] Цит. по изд.: Письма Елены Рерих, 1929-1939. В 2-х т. Минск: ИП «Лотаць», 1999.