«Что такое православный социализм?» Часть 1

«Что такое православный социализм?». Так называется одна из глав сочинения Николая Сомина «Православный социализм». Вот как сам автор отвечает на этот вопрос: «Православный социализм – это особый социальный строй, достижение которого является земной целью российской истории. Этот строй характеризуется двумя главными чертами.  Его идеология – православная. Т.е. принципы жизни государства основываются на евангелии и христианских заповедях. А экономика – социалистическая (сталинская), с общественной собственностью на средства производства, плановым способом управления хозяйством и монополией на внешнюю торговлю».[1] Способы производства и управления, виды собственности и т.п. – это, конечно, на любителя. А вот о том, что представленное учение не так безобидно с богословской точки зрения, как может показаться на первый взгляд, можно судить уже по первой фразе, из которой следует, что автору известны «цели истории», то есть «логосы», или замыслы Бога о творении («православный социализм – это <…> осуществление замысла Господа о Святой Руси»; «Господь ждет от России выполнения своего предназначения»; «воля Господа непреложна, и Он желает осуществления православного социализма»; «Христос говорил о Царстве Небесном как православном коммунизме»).[2] Как показывают предыдущие работы автора, это не случайные оговорки, но такое обоснование в его концепции является постоянной величиной: «…история еще не кончилась, и Бог ждет от нас исполнения этой великой “русской идеи”».[3] И это уже похоже на манеру дурного визионера. «Не пустое ли видение видели вы? и не лживое ли предвещание изрекаете, говоря: “Господь сказал”, а Я не говорил?» (Иез 13:7). «Пророк, который видел сон, пусть и рассказывает его как сон; а у которого Мое слово, тот пусть говорит слово Мое верно. Что общего у мякины с чистым зерном? говорит Господь» (Иер 23:28).

Подобные учения в западной богословской науке обозначаются как постмилленаризм (или постмиллеанизм). В основе его лежит христианский историософский оптимизм, вера в возможность устроения общественной и государственной жизни на евангельских принципах, в существенный духовно-нравственный прогресс социума и вообще христианизацию мира, что позволяет характеризовать это учение как умеренный хилиазм (милленаризм).[4] В отличие от классического хилиазма здесь нет как обязательного условия 1000-летнего периода грядущего «золотого века», а также (принципиальное отличие) нет необходимости даже Второго пришествия Христова, насаждающего это царство на земле, которое продолжается до Страшного суда. Иными словами, постмилленаристы – это такие хилиасты, которые, устав ждать Парусии (Второго пришествия), сами начинают рукотворно приближать Царствие Божие «в отдельно взятой стране». О постмилленаристском (как неохилиастическом) духе православного социализма можно судить по его эсхатологии: «уровень  трудовых общин дает возможность альтруистам организовывать свою жизнь на более высоких принципах, чем справедливость. Но это будут лишь острова любви. Общество же любви в больших масштабах возможно лишь после кардинального отделения овец от козлищ. Это будет только в конце времен».[5] Как мы видим, православный социализм претендует на приготовление условий не только для Второго пришествия, но даже для Страшного суда («отделения овец от козлищ»), а это, как сейчас будет показано, стабильные признаки постмилленаризма.

Исторические истоки этого учения – французское социал-христианство, или социал-утопизм, XIX  века, протестантская и католическая либеральная теология XX века. В этом плане «одним  из наиболее  значимых  было  богословие  надежды  Юргена Молтманна.  Он  подчеркивал,  что  “христианство...  это надежда,  взгляд  и  движение  вперед  и,  следовательно, производит  коренную  ломку  и  изменение  в  настоящем”. Это,  наряду  с  политизированным  богословием  римского католика  Джона  Баптиста  Метса,  послужило  отправной точкой в развитии либерального богословия, в котором Божье Царство рассматривается в качестве метафоры и в котором он пытается  внести  коренные  политические  и  социальные перемены в  настоящее». «К  некоторым  вариантам  постмиллеанизма  относятся  такие разновидности, как <…> “богословие власти”. Согласно  этим  позициям, <…> христиане  должны  использовать  Божью  силу, чтобы  привести  его  [теперешний век] к  завершению  путем  установления духовно  зрелой  Церкви,  чего-то  такого,  что  “могло  бы произойти  тысячи  лет  назад,  если  бы  Церковь  тех  дней достигла необходимой зрелости”. Они считают, что Христос вернется  в  мир,  в  котором  владычествует  Церковь  “над каждой сферой общественного строя”. Церковь вновь должна обрести  контроль  надо  всеми  государствами  этого  мира. Некоторые утверждают, что Церковь должна искоренить все законы,  которые  противопоставляются  Богу».[6] Не правда ли, очень похожая доктрина? И опять же: разве Церковь когда-нибудь обладала «контролем надо всеми государствами этого мира»? То есть перед нами просто софизм: сначала между делом (в придаточном предложении) утверждается то, что заведомо не соответствует действительности (у Сомина это: «Христос говорил о Царстве Небесном как  православном коммунизме»), а следом на этом основании (то есть на лжи, принятой «по умолчанию») вводится категория долженствования, социально-экономический и государственно-экклезиологический императив.

В таком случае «православный социализм» Н.Сомина и др. авторов этого направления (В.Макарцева, например) – это та же протестантская по типу либерально-демократическая теология, только на русской (православной) почве. Основоположниками такой проекции являются почвенники с их «русским социализмом», в основе которого и лежали слегка отформатированные французские социал-утопические учения и романтические художества (Ш.Фурье, Ф.-Р. Ламенне, Ж.Санд и др.).[7] Отличительной чертой этого «обновленного христианства» является намерение «развить» и «расширить» каноническую Церковь и ее вероучение как «не достигшие необходимой зрелости», в первую очередь, за счет социально-государственных проектов. «Православный социализм укоренен в Евангелии. Впервые православный социализм (коммунизм) был реализован в первохристианской Иерусалимской общине.  Святые отцы горячо одобряли произошедшее там и сами (св. Иоанн Златоуст) развивали идеи о духовном приоритете  общественной собственности перед частной. Позже появился замечательный общинный опыт общежительных православных монастырей. Православный социализм является развитием всех этих традиций».[8] – Вот это и есть характерная либерально-протестантстская позиция в экклезиологии:  с одной стороны – возрождение «древнего христианства» (первой общины, в частности), с другой – «развитие этой традиции», особенно – прогресс в отношении текущего положения дел в Церкви. Такой «творческий» подход принципиально отличает данную концепцию от подлинного церковного консерватизма, который никогда не заявит претензии на «развитие» Самим Богом установленных на земле институтов. Иерусалимская община и первые монастыри стали возможны исключительно благодаря преизбытку благодати Святого Духа, который (преизбыток) был необходим для связки этого «цокольного этажа» Церкви. Поэтому та эпоха отмечена такими подвижническими подвигами, даже думать повторить которые (не говоря уже – развить) уже является признаком духовного прельщения. И это снова выдает в концепции православного социализма характерное постмилленаристское содержание, а именно, в значительной степени обмирщенное христианское сознание, смешанное со светским идеализмом и поэтому вслед за ним проповедующее гуманистический титанизм нравственных максим и общественно-политических революционных преобразований, на которые здесь считается способной «богоподобная» человеческая природа, по принципу «если ты можешь, то ты должен». Логика тут такая (опять же, реформаторская, с сектантским уклоном): если христианский коммунизм был явлен в Иерусалимской общине, то значит и мы (как существа той же природы) завсегда сможем этот мировой рекорд братства побить, распространив эту практику на всю Расею, как минимум.

Следующий пример, по сути, деистического (обходящегося без Бога) идеализма как гуманистического титанизма. «Лучшей формой правления для православного социализма является монархия. В этом вопросе не следует переоценивать фактор помазания на монарха на царство – как в Византии, так и в России миропомазание на царство официально никогда не являлось церковным таинством,  рассматриваясь как обряд. Хотя, конечно, само участие Церкви в поставлении монарха в глазах верующих придавало ему легитимность и  значительную харизму. Гораздо большее значение имеет объем властных полномочий. А он существенно зависит от социального строя...»[9] – Получается, благодать миропомазания менее значима, чем социальный строй; полномочия народа больше, чем благоволение Божие, и более способствуют улучшению жизни, чем Промысел... Это и есть титанизм в чистом виде, строительство не Церкви, но очередной Вавилонской башни, достижение Царства Небесного сугубо сверхчеловеческими усилиями личности, партии, народа, человечества... Поэтому и в самом православном социализме «участие Церкви» не более чем «придание» этой концепции христианской «легитимности и харизмы в глазах верующих», а не обладание этой харизмой (благодатью) как таковой. Зачем благодать Божия, если человек, проникший в Разум Божий, и сам управляется с домостроительством царства справедливости и добра, равенства и братства?

Напрашиваются параллели и с другими формами модерного идеализма, в частности, с немецкими, с шеллингианством («философией всеединства») и гегельянством («абсолютным идеализмом»), прежде всего. Так, сам методологический принцип «православного социализма» очень напоминает диалектический синтез этих систем, когда «царство духов, образовавшееся в наличном бытии, составляет последовательный ряд, в котором один дух [православный монархизм, в нашем случае. – А.Б.] сменялся другим [советским социализмом. – А.Б.] и каждый перенимал царство мира от предыдущего. Цель последовательного ряда — откровение глубины, а последнее есть абсолютное понятие [православный социализм как «логос российской истории». – А.Б.]; <…> или дух, знающий себя в качестве духа, должен пройти путь воспоминания о духах, как они существуют в нем самом и как они осуществляют организацию своего царства».^[10] – Здесь (у неогностика Гегеля) мы видим ту же претензию на самочинную актуализацию Абсолютного Духа только уже в крайней степени еретической нечестивости. Но принцип тот же самый – титанизм «организации своего царства» как Царства Божия (не спросясь Самого Бога, «от ветра головы своея»).    

Еще одно свидетельство милленаристического характера православного социализма. Совершенное «общество любви» «будет только в конце времен.  Поэтому в христианском социализме останется падшесть, останется грех, останутся болезни и смерть. Это далеко не рай на земле. Однако православный социализм – максимум того, что возможно построить в этом падшем мире в масштабах большого полного общества». То есть этот филиал «рая на земле» будет строиться из наличного греховного человеческого материала, прямо как в фурьеризме,[11] в частности, предусмотрены «отстойники для низших слоев социальной структуры».[12] Почему же тогда «православный социализм необходим», несмотря ни на что? – Для того, чтобы православные «навыкли» к коммунизму,  который будет в Царстве Небесном («в этом нет никакого сомнения»). «Вот почему столь спасительно воплощение в жизнь православного социализма, пусть даже и на короткое время». Получается, все, кто до православного социализма не доживут или его не примут, погибнут и для Царства Небесного, ибо не приобрели «навыка» общежительства как необходимой для спасения добродетели. А это уже похоже на сектантство.

Суть этого лжеучения очень верно выразил в своем комментарии к статье Сомина культуролог Андрей Карпов: «Социализм – это деятельность по спасению других (не себя). На христианском языке это называется нерадением о собственном спасении. Спасать народ должна Церковь, а не социальная организация. Именно в силу отъема церковных функций социализм оказывается не просто экономическим укладом, а ложной духовностью. Спасение других (множества) неизбежно приводит к греху. Грех совершается в отношении некоторых, на том основании, что они сами грешны, во благо многих. Но с т.зр. Истины путь к благу не может лежать ни через какой грех. Именно поэтому путь к благу лежит через личное страдание, ибо тот, кто отказывается от греха в этом мире страдает. Социализм говорит: я избавлю тебя от страданий, тебе будет благо. Каким образом? Через допущение греха».[13] Именно так. Поэтому в западных формах этого же самого социал-христианства мы имеем теперь (на выходе, или в качестве исторических плодов) такие вещи, как «христианский гомосексуализм», «христианский аборт», «христианская эвтаназия» и прочие «избавления от страданий», физических и нравственных («мук совести»). Утопия православного социализма заключается в том, что его сторонники пытаются уверить себя и других, что на православной почве все будет по-другому (не как у протестантов,  католиков и фурьеристов). Но будет ровным счетом то же самое, то есть гарантированное обмирщение христианских категорий, девальвация всего собственно православно-церковного и подмена его гуманистическими и националистическими имитациями. Потому что весь этот проект изначально (как можно судить по аберрациям самой теории) является «кашей из топора», где топор – это православие, а социализм – каша. По мере готовности продукта топор вынимается и откладывается в сторону, дабы не мешал потреблять продукт (социализм).[14]

Подлинное православное учение по этому вопросу заключается в том, «ни равенства, ни совершенной свободы, ни благоденствия на земле в той степени, как этого желают и это обещают восторженные лжеучители, быть не может. Это возвещено нам Словом Божиим; доказано опытом. Несвободное состояние людей, имеющее многоразличные формы, как это должно быть известно и понятно всякому образованному, есть последствие ниспадения человечества во грех [св. Иоанна Златоустаго толкование на послание к Ефесеем]. Первою властию была объявлена власть мужа; первою зависимостию — зависимость жены. С этой минуты власть сопряжена с насилием, подчинение сопряжено со страданием. Такими они остаются поныне; такими останутся до окончания мира».[15] Понимает это, трезво посмотрев вокруг на стада «козлов», и проповедник православного социализма. Поэтому «ждать какого-то плавного некатастрофичного перехода к нему не приходится»; «эгоисты и люди, ненавидящие общинный образ жизни никуда не денутся…»[16] Стало быть, пусть «козлы» пеняют на себя. Ибо Бог ждет, и без православного социализма, хотя бы на один день осуществленного, история  не сможет завершиться, и Царство Небесное на землю не спустится...

«Се, Жених грядет в полуночи…» Но если Невеста в коммунизм так и не облачится, то, что же, значит, Он, как у Зощенко, «жениться перестанет»? Абсурдность такого вывода из теории Сомина и говорит о том, что «православный социализм» – это не Богом поставленное условие спасения Церкви и человеческому обществу, но наоборот, человеческое условие – Богу, навязывание своей воли – Церкви. А это и есть типичный протестантизм как христианский титанизм, только «православного» извода.

Александр Буздалов

Источник