Пятилетка «православного сталинизма», или «Крещение орды»

Одним из основных аргументов реабилитации социализма вообще и сталинизма, в частности, в современном церковном сознании является, конечно же, период неожиданного изменения  внутренней политики Советского государства в отношении Русской Церкви с предыдущего открытого гонения на покровительство, начиная с 1943 года, и, особенно, одержанная во время существования этого альянса (или – в богословских терминах – благодаря этой «симфонии») победа в Великой Отечественной войне. Казалось бы, историческая значимость последней неопровержимо подтверждает не только возможность, но и исключительную эффективность «православного социализма» как церковно-государственного, идеологически-экономического, сакраментально-социального союза. Между тем существуют внутренние противоречия в том числе и в этом доводе сторонников «православного социализма» (противоречивого, по определению) и, соответственно, возможность взглянуть на него критически еще и в этом ракурсе.

Прежде всего, основным мотивом изменения отношения к Церкви со стороны власти во время войны стали, разумеется, прагматические расчеты, а не какие-то движения в личной духовной жизни партийного вождя. В частности, важным фактором явилось использование подобной политики (популистской веротерпимости) со стороны нацистской Германии на оккупированных территориях. Однако никому в голову не придет строить на последнем факте теорию «православного нацизма». Но поскольку параллели между отечественным социал- и немецким национал-большевизмом все-таки некорректны (а в контексте Великой Отечественной войны и вовсе кощунственны), оставим это сравнение, заменив религиозную политику «третьего Рейха» более приемлемым примером из русской истории. Тем более что таковой нам подсказывают сами апологеты «православного социализма».

«Первым важным делом [делегации Изборгского клуба] на Курской земле стало возложение венков к памятнику святому благоверному князю Александру Невскому, геополитика которого по разрыву с духовно агрессивным Западом и союзу с Востоком и Крещению Орды актуальна для наших дней».[1] Между тем «актуальность  геополитики св. Александра Невского» в данном контексте как раз в том и заключается, что наносит удар по основному аргументу «православного социализма», потому что в этой исторической аналогии Ордой является, разумеется, диктатура большевиков.

Еще уместней эту аналогию делает то, что свой «союз с Ордой» существовал и у Русской Церкви той эпохи, причем лояльность Орды в отношении Церкви, и по продолжительности, и по содержанию, намного превосходит сделанное для нее Сталиным. «Татары не проводили открытого гонения на христианство. Официально они даже брали его под свою защиту. “Веротерпимость монголов обусловливалась прежде всего тем, что они были язычниками, и как таковые, следовательно, должны были считать все религии одинаково истинными, одинаково связующими людей с Богом”. Сам Чингисхан не исповедовал ни одной из религий, но признавал существование “высшего разума” [каковым в религии «исторического материализма» является Человеческий Разум. – А.Б.] и старался задобрить богов всех религий. Подобное отношение к религии он устанавливает еще на курулате 1206 г. Это постановление в дальнейшем во многом определит судьбу Русской Церкви. Его будут придерживаться и приемники Чингисхана. Яса, или книга запретов, предписывала ханам с одинаковым уважением относиться ко всем религиям. Преемники великого хана, при своем вступлении на престол, давали клятву в точности следовать Ясе под опасением, в противном случае, лишиться престола».[2] Но, опять же, кому придет в голову на этом основании пропагандировать «православный монголизм»? Между тем поводов для конструирования «православного социализма», исходя из одного лишь факта подобного государственно-церковного альянса в отечественной истории, не многим больше.

Органически христианской (подлинно церковной) формой такой симфонии могло стать только крещение (или открытое покаяние крещенных) большевиков, говорить о котором можно разве что в жанре дурного квазиисторического фэнтэзи вроде радикальных форм того же «православно-социалистического футуризма».[3] Увеличение действующих храмов в СССР за время «пятилетки православного сталинизма» по сравнению с предыдущим периодом «воинственного атеизма» говорит, конечно, о некотором возрождении исторической памяти советских граждан. И тем не менее, о воцерковлении, как таковом, речь может идти только в отношении отдельных личностей, среди которых представители высшего партийного руководства, разумеется, не наблюдаются (домыслы о криптохристианстве Сталина находятся, опять-таки, на уровне исторических «апокрифов» и околоцерковных мифов). Этот принцип (сугубо личное воцерковление) касается любой эпохи, как прошлого, так и будущего. И в этом отношении эпоха монголо-татарского ига снова не уступает советской или даже дает ей фору. «В 1274 г. во Владимире созывается Собор епископов. Основной целью Собора было наведение должного порядка в Церкви и духовной жизни всего народа. Роль митрополита Кирилла в деле восстановления Церкви трудно переоценить. Ему удавалось не только смягчать положение христианства на Руси, но и проповедовать его в самой Орде. Он был принят ханом Бергаем и рассказал ему о вере Христовой. Позже он излечил ханского сына. Племянник хана был настолько поражен проповедью Кирилла, что бежал из Орды в Ростов и спустя продолжительное время принял крещение с именем Петра.   Все это происходит, несмотря на принятие ислама ханом Бергаем и его быстрым распространением в Орде. Кириллу удается добиться учреждения в столице Орды Сарае епископской кафедры. Эта кафедра получила большие полномочия. <…> Первым епископом Сарайским митрополит Кирилл поставил Преосвященного Митрофана. “Некоторые памятники ясно показывают, что пастырь сей епархии жил в самом стане Орды”. С этого времени епископы сами должны были заботиться о христианской миссии, и она пошла настолько успешно, что крестились многие татары даже в глухих местах, где трудно было достать воду для крещения. Сарайский епископ Феогност в 1301 г. уже предлагал патриарху вопрос относительно крещения татар и прямо говорил, что из них некоторые изъявляют желание креститься».[4]

А вот и непосредственный  вывод из всей этой аналогии (напомним, предложенной самим апологетом «православного социализма»): «Практически на протяжении всего монгольского ига судьба Церкви будет неразрывно связана с судьбой государства. В северных областях Руси, меньше всего пострадавших от нашествия, приоритетными направлениями были борьба с западными завоевателями и папством. Великий русский князь Александр Невский пошел на подчинение Орде, сконцентрировав усилия на отражении угрозы с Запада».[5] Следовательно, аналогичным было и промыслительное подчинение Русской Церкви «орде» коммунистического господства: то есть, оно существовало по принципу выбора меньшего из зол, а не по принципу симфонии властей, синергии воль, желающих одного и того же (блага, совершенного добра).[6] Поэтому как только исторические обстоятельства позволили, Церковь (Промысл Божий) в лице преп. Сергия благословила русский народ покончить и с этим «меньшим злом» (предварительно избежав с его помощью зла бóльшего, то есть «ига» папизма), чего, конечно же, не могло быть в подлинной «симфонии». По аналогичной причине (после победы Христа-Бога и советского народа в войне с фашизмом), еще при жизни Сталина исчерпала себя и «какофония» социализма и РПЦ. [7]  

«Несмотря на явное усиление позиций Русской Церкви и всего государства в целом под гнетом ига, христианство на Руси понесло огромный урон. Пошатнулись вековые устои христианской жизни. У целых поколений было выработано рабское сознание [“рабство греху” для нецерковного человека – неизбежность. – А.Б.]. Можно сказать, что произошел определенный отрыв жизни церковной от повседневной. В домонгольский период жизнь русских христиан органически переплеталась с жизнью Церкви. Сейчас же роль Церкви начинает сводиться к сохранению христианских традиций и устоев для будущих поколений, т.к. поколение существующее не способно было в полной мере их принять».[8] То же самое можно сказать и о советской эпохе в жизни Церкви, которая никогда не могла быть органичной, и основная роль ее «сводилась к сохранению традиций для будущих поколений».[9] Поэтому, скажем еще раз, приводить аргумент той «пятилетки торжества Православия» в обоснование грядущего «православного социализма» – это почти такая же натяжка, как утверждать, что монголо-татарское иго – это «золотой век» христианства на Руси и поэтому необходимое условие (обязательный элемент) для формирования «национальной идеи» в настоящем.

Лучше всего крайне негативную роль И.Сталина в истории Русской Церкви характеризует, пожалуй, то обстоятельство, что даже тогда, когда он перестал гнать Невесту Христову и начал ей лукаво благодетельствовать, он преподнес ей такой «дар Пандоры» в виде «благословения» на создание в ней структуры под названием Отдел Внешних Церковных Связей, который по своему разрушительному внутреннему действию в перспективе имеет все шансы затмить сами советские гонения на Церковь. «Начался этот антирелигиозный откат в 1948 году. Его причина в том, что Сталин разочаровался в эффективности использования Русской Православной Церкви в международных делах, после крушения его амбициозного плана созвать в Москве Вселенский Собор и сделать Москву своего рода “православным Ватиканом”. Об этом неосуществленном плане Сталина существует прекрасное исследование замечательного историка Ольги Васильевой. Вселенский Собор должен был провозгласить объединение всех православных церквей под началом Патриарха всея Руси в Москве. Таким образом, Сталин считал, что кремлевское руководство, используя церковные каналы, получит в мире уникальные рычаги для трансляции советского (имперского) влияния, то есть в большей мере сможет использовать церковные структуры во внешней политике. Однако план этот был сорван в связи с тем, что ряд восточных церквей отказался прислать в Москву своих представителей. И пришлось объявить несостоявшийся “Вселенский собор” “совещанием”».[10] Иначе говоря, для своих геополитических целей Сталин воспользовался церковным инструментарием, никак не сообразуясь с собственно христианскими вопросами (душеспасения и вероучения), иначе он не разочаровался бы в итогах Православного Совещания 1948 года, принявшего ряд самых ортодоксальных решений по важнейшим для Церкви вопросам (отношению к экуменизму, в частности), в силу которых его можно считать голосом церковной полноты пусть не по кворуму, зато по духу. Тогда как запущенный с «легкой руки» Сталина механизм нового церковного отдела, как мы теперь можем судить со своей исторической дистанции, немало сделал для того, чтобы превратить Москву в «православный Ватикан», причем уже не в переносном смысле (то есть когда «приоритетным направлением» стала не борьба, но, напротив, стратегический союз с папством). Вот уж где, действительно, «Сталин жив!», или «дело его живет». В этом смысле схожую со сталинской политику осуществляет на наших глазах белорусский президент Александр Лукашенко, где прагматизм «крепкого хозяйственника», поставленный во главу угла, делает интересы Православной Церкви и саму веру не более чем разменной монетой. Этот же самый прагматизм демонстрирует и нынешний лидер КПРФ Г.Зюганов,  перемежающий новогодние поздравления россиян с годом Красной Обезьяны как символом человека труда с поздравлением православных с Крещением Христовым.