«Рукописание грехов»

Византийская фреска Страшного Суда

Одним из аргументов нового богословия в его борьбе с «латинским пленением схоластики» (то есть, «юридическим» толкованием догмата Искупления в русском академическом богословии) прямо или косвенно является выражение «рукописание грехов», использованное св. ап. Павлом в Послании к Колоссянам («истребив учением бывшее о нас рукописание, которое было против нас, и Он взял его от среды и пригвоздил ко кресту» (2:14)), которое толкуется святыми отцами в самом выгодном для «нравственной» и «органической теории» направлении, описывая механизм спасения как замкнутый в себе процесс изменения природы.

«…искаженное естество само в себе получило источник страдания. От этого состояния страдания и нужно было человека исцелить, спасти. Дело не в прощении греха и не в удовлетворении оскорбленного Бога, а в исцелении самого человека»;[1] «восстановлении нашей природы Христом и во Христе».[2] «Как называется это повреждение, которое произошло в результате греха первых людей? <…> наследственной порчей. <…> первородным повреждением. Это на востоке. <…> терминология, которая уже утвердилась во всём западном богословии, а затем, когда стали у нас открываться духовные школы, начиная со Славяно-греко-латинской академии и дальше и до сего времени это стало называться первородным грехом. У святых отцов мы этого термина не находим. <…> Итак, понятие первородного греха вошло очень прочно и  в наше православное, русское богословие. <…> Взяли и переписали из католического богословия: “в крещении прощается первородный грех”».[3]

И вот в святоотеческом толковании указанного фрагмента апостольского Послания новая «теория искупления» находит себе подтверждение. «Так совлек Он с Себя при первом искушении напавшие [на Него] начала и власти, далеко прогнав их от естества [человеческого], исцелив страстность [его] в отношении к наслаждению и изгладив в Себе рукописание (Кол. 2:14) Адамово, [состоящее] в добровольном согласии на страсти наслаждения; в силу этого рукописания человек, имея волю, склонную к наслаждению, даже молча возвещал делами лукавую деспотию над собой, из страха смерти не освобождая себя от ига наслаждения».[4] «Природу же [человеческую] в ее первоначальном виде [воплощенное Слово] восстанавливает не только тем, что, став Человеком, Оно сохранило волю свободной от страстей и несклонной к бунту, не поколебавшейся в своей естественной основе против самих распинателей, а наоборот, избравшей вместо жизни смерть за них. Из этого человеколюбивого расположения Страждущего [к распинателям] и видно, что Он добровольно пострадал. Однако [Господь воссоздал природу человеческую в ее первоначальной чистоте] еще и тем, что, упразднив вражду, пригвоздил на кресте рукописание (Кол. 2:14) греха, вследствие которого эта природа вела непримиримую борьбу против себя самой; призвав дальних и близких, то есть бывших под законом и бывших вне закона, и разрушив стоявшую посреди преграду, упразднив вражду плотию Своею, а закон заповедей учением, дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека, устрояя мир (Ефес. 2:14—15), примирил нас через Себя с Отцом и друг с другом. И при этом мы не имеем больше воли, противящейся логосу природы, но как по природе, так и по [свободной воле] остаемся неизменными».[5]

Иными словами, «рукописание грехов» – это образное выражение, означающее «ветхое» (страстное, тленное, смертное) состояние человеческого естества, которое оно приобрело после «первородного греха» прародителей, что в отношении искусившего их дьявола является метафорой долговой расписки, обязательства повиноваться его воли путем удовлетворения страстей, посеянных им в человеческом естестве. Восприятие Богочеловеком этого «рукописания грехов» (ветхого состояния естества) имеет целью разрыв этого «договора», «растерзание» этой расписки человеческого рода как обязательства греховных деяний. Тем самым Богочеловек «искупает» естество «ветхого Адама» из безысходного рабства греху, изымает человеческий род из долговой ямы смерти, куда он попал, приобретя у искусителя волю к тленным наслаждениям. «Пригвождением ко кресту рукописания» ради его «растерзания» «упраздняется вражда», возникшая в «ветхом Адаме» (падшем состоянии естества), с одной стороны, в отношении закона («логоса») самого этого естества (первозданного состояния), а с другой – в отношении Бога (в силу добровольного совершения греховных деяний как «бунта» против Божией воли). «Упразднение» этой «вражды» Богочеловеком на Кресте как «устроение мира» воспринятой Им поврежденной человеческой природы означает приведение ее в согласие с собственным законом (или в первозданное состояние) и, тем самым, с Богом («Отцом»). «Мысль о том, что под “рукописанием” следует понимать тело, получает развитие в толковании Кол 2. 15: “Отняв силы у начальств и властей, властно подверг их позору, восторжествовав над ними Собою”. Под начальствами и властями Феодорит понимает демонов, которые имели власть над людьми “посредством телесных страстей”. Восприняв тело, Христос лишил демонов этой власти. Так через концепцию “тело = рукописание” получает объяснение форма “Собою”, которая используется здесь в инструментальном падежном значении. Победа, торжество Христа совершились в собственном Его теле, в к-ром демоны не обрели власти, и через это их немощь стала явной для всех людей. Таков смысл слов апостола о том, что Христос подверг демонов позору: “Поелику посредством телесных страстей имели над нами владычество демоны, а Христос, облекшись в тело, стал победителем греха, то сокрушил Он владычество сопротивных и показал всем людям очевидную их немощь, собственным телом Своим даровав всем нам победу над ними” (Theodoret. In Col. 2. 15)».[6]

Казалось бы, основной принцип «юридической теории» Искупления, предполагающий уплату Богочеловеком на Кресте долга ветхого Адама в отношении Бога, не находит для себя никаких оснований в данном толковании. Тогда как «органическая теория», напротив, получает здесь полное подтверждение основных своих положений и основного своего принципа, заключающегося как раз в том, что весь процесс спасения человека находится в границах его естества: и «первородный грех», и «рукописание грехов», и «искупление», и «примирение» – все это только метафорическое описание сугубо имманентных процессов повреждения, исцеления и обожения человеческой природы.

«…грех [для В. Н. Лосского, прот. Георгия Флоровского, протопресв. Иоанна Мейендорфа и др.] это не преступление или оскорбление в юридическом смысле и не просто некий безнравственный поступок; грех — это прежде всего болезнь человеческой природы. Поэтому и искупление мыслится как освобождение от болезни, как исцеление, преображение и в конечном счете обожение человеческого естества».[7]

«Юридическая» же теория предполагает такого рода «трансценденцию» или «буферную зону» правового поля, когда определенные моменты этого процесса находятся принципиально вне естества и не могут быть сведены к процессам внутреннего становления, но, напротив, является определяющими, дающими санкцию на саму возможность (или невозможность) изменений естества благодатью. И здесь мимо сознания сторонников «органической теории» проходят несколько важных моментов.

Во-первых, то, что преп. Максим называет «исцелением страсти естества» (а богословский модернизм –  «восстановлением естества Христом в Себе») неправомерно отождествляется с понятием «искупления», содержание которого даже у св. ап. Павла (не говоря уже о Священном Писании и Предании, в целом) далеко не исчерпывается приведенным отрывком (Кол 2:14). Более того, догматическое учение Церкви (выраженное в символических книгах) вообще исключает этот («органический») аспект из догмата Искупления, как такового, как не имеющий к нему прямого отношения. И это было не богословским недомыслием «схоластов», но осознанным отделением церковным сознанием главного и существенного от относящегося уже к другим вопросам вероучения. Новое же богословие, напротив, идет именно по пути догматизация теологуменов, в целом, и, в частности, абсолютизирует в «органической теории» переносное или дополнительное значение термина «искупления» как основное, имеющее определяющее значение. Ведь «юридическая теория» вовсе не отрицает все те аспекты, на которых «органическая» сосредотачивает все свое внимание. Она просто выносит их за границы собственного догмата Искупления, относя это либо к христологии, либо к сотериологии (вопросу последующего усвоения человеком «плодов Искупления», то есть благодати). «Органической» же теории как раз свойственно смешивать различные планы вероучения: христологию и антропологию, христологию и сотериологию, триадологию и экклезиологию… Это (наряду с догматизацией теологуменов) отличительное свойство модернистского богословия, та «прогрессивная» методология «неопатристического синтеза», которую она противопоставляет академически расставляющей все по своим местам «схоластике». А здесь (в модернизме), как в «творческой лаборатории», все находится в «священном беспорядке», «броуновском движении», «контролируемом хаосе»…

Отсюда следующее недомыслие «органической теории», пожалуй, в самой радикальной форме выраженное у профессора МДА А.И. Осипова.

«…главное, что надо было понять, что грех — это не нарушение юридических законов, данных от Бога, то есть, проще сказать, это не юридическое нарушение, как это обычно у нас присутствует в сознании. Когда я нарушил какие-то нормы поведения, или юридические какие-то нормы жизни, то я или испрашиваю прощения, или ищу защиты, и так далее. Грех – это не юридическое нарушение, а это нарушение тех законов, которые присущи моей человеческой природе, мне лично».[8]

Более чем очевидно, что перед нами богословский софизм, то есть ложное умозаключение, потому что наличие понятия «логосы природы» (в отношении которого в толковании преп. Максима «новый Адам» совершает «примирение» человеческого естества) не отменяет понятия «примирения с Отцом», которое «органическим» суждением профессора полностью проигнорировано или второе спекулятивно отождествлено с первым.

«И лишь поскольку это [природа с ее законом] то, что мне дано от Бога, в этом смысле я проявляю и своё отношение к Богу».[9]

В том-то и дело, что ни отношением к «логосу» природу, ни отношением к «моей личной [богоданной] природе», не исчерпывается отношение носителя этой природы к Ее творцу. Объективно существует (по крайней мере, в ортодоксальном учении Церкви, в Священном Писании и Предании) именно чисто юридическое поле этих отношений, где, как и во всякой юриспруденции, присутствуют две (и более) стороны, или участников этих отношений.

И продемонстрировать это лучше всего как раз на примере формулы «рукописания грехов» (Кол 2:14), которая, повторим, в святоотеческим толковании представляется наиболее выигрышной для «органической теории», так что, на первый взгляд, даже кажется, что «органическое» значение не только безоговорочно здесь доминирует, но и вообще исключает другие.

* * *

Так, например, «органическому» символизму толкования преп. Максима строго следует толкование другого преп. Максима – Грека. «В молитве шестого часа написано так: “И честным Его крестом рукописание грех наших растерзавый”. Это рукописание имеет тоже значение, как сказанное в Евангелии от Иоанна непокорным иудеям: Всяк творяй грех, раб есть греха (Ин. 8:34); также и блаженный апостол Петр пишет: Имже бо кто побежден бывает, сему и работен есть (2Пет. 2:19). Каждый же из нас пленицами своих согрешений связуем бывает, и ими, как бессловесное животное, влечется всегда к совершению греха и работает неудержимо похотям своей плоти, как господам каким-либо. Прилично поэтому такое наше порабощение страстям называется рукописанием грехов наших, которым мы поработились, подобно рабам, которые дают своим господам от себя крепостную рукопись, что они будут работать им до самой своей смерти. Это то наше пагубнейшее порабощение страстям, называемое иносказательно рукописанием, растерзал Спаситель наш крестом Своим, дав нам дар Святого Духа, о немже вопием: “Авва Отче”, – которым мы просвещаемся и укрепляемся, и посредством сего растерзается рукописание, которое мы дали от себя лукавым похотям плоти нашей. Освободившись же благодатью Господа нашего Иисуса Христа и содействием Святого Духа от такого лукавого порабощения греховным страстям, становимся возлюбленными чадами Божиими».[10]

Однако данное толкование (при всей его ортодоксальности) отнюдь не исчерпывает объективно содержащегося в данной формуле богословского смысла. «Неоднозначную интерпретацию в антиохийской традиции получило выражение “бывшее о нас рукописание” (Кол 2. 14). По мнению свт. Иоанна Златоуста, “рукописание” здесь тождественно закону Моисееву: “Какое рукописание? [Павел] говорит о том рукописании, которое [израильтяне] дали Моисею, говоря: “Все, что сказал Господь, сделаем [и будем послушны]” (Исх 24. 3)”. Однако свт. Иоанн не ограничивается этим нетривиальным толкованием и предлагает несколько других: “Если же не об этом (т. е. о том, что рукописание есть закон Моисеев.- Авт.), так о том, что мы обязаны повиноваться Богу. Если же и не об этом, то о том рукописании, которое держал диавол, которое изрек Бог Адаму в словах: “Ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь” (Быт 2. 17). Это рукописание было у диавола. И Христос не отдал его нам; но Сам разорвал его, как свойственно прощающему с радостью” (Ioan. Chrysost. In Col. 6. 3 [Кол 2. 6-7])»[11]. Как мы видим, различные толкования антиохийской традиции имеют уже то или иное юридическое значение. Тождественность «рукописания грехов» и закону Моисея («клятве закона»), и заочному смертному приговору преступившему заповедь Адаму (то есть, невозможности отменить этот вердикт никому, кроме Самого Изрекшего этот закон человеческого бытия, причем в установленном Им же порядке как бы процессуальной апелляции осужденной стороны и последующим смягчением меры наказания), предполагают именно те смыслы, которые отрицает «органическая теория», согласно которой, как мы помним, процесс спасения не выходит за границы происходящих «внутри» естества изменений, где все юридические термины Павла не более чем метафоры сменяющих друг друга тропосов (состояний, способов существования) нашей природы. Поэтому исключительно «судебно-процессуальным» выглядит допускаемое Златоустом значение какого-то своего «экземпляра» рукописания у дьявола, что вводит в эти сугубо правовые отношения третью сторону. «Итак, будем знать, что грехи записываются, и что мы здесь ни скажем, тотчас вносится туда и записывается. А откуда это известно? <…> послушай, что говорит пророк: вот это “написано в книге” живущих “в память” перед лицом Бога (Малах. 3:16). Записываются не потому, чтобы Богу вспомнить день, но чтобы представить книгу, как некоторую улику и обвинение. <…> грехи не только записываются, но и изглаживаются. В судилище все, что подсудимый ни скажет при записывании, непременно записывается навсегда и уже не может быть изглажено; а в той книге, хотя бы ты и сказал что–нибудь худое, потом, если захочешь, опять изгладится. Откуда это известно? Из Писания: “отврати лице Твое”, говорит псалмопевец, “от грехов моих, и все беззакония мои очисти” (Пс. 50:11), Никто не изглаживает того, что не написано; и так как грехи записаны, то он и молится об их изглаживании».[12]

Не меньше «юридического» смысла в толковании свт. Василия Великого. «А поскольку каждый из нас своей жизнью как бы пишет свое рукописание, напечатлевая в памяти своей образы дел, то, может быть, пророческое слово называет несчастными и таковых, как пишущих лукавство. Ибо сердце праведных написано не чернилом, но Духом Бога жива (2 Кор. 3, 3), а сердце неправедных написано не Духом Бога жива, но чернилом, сродным тьме и врагу света. Посему каждый или за себя пишет, делая добро, или, на себя составляя рукописание, собирает лукавое. Итак, есть рукописание на нас (ср.: Кол. 2, 14), написываемое собственными нашими руками, когда делаем худо; есть рукописание за нас, когда делаем хорошо. А есть и такие, что подделывают письмена в договорах и изменяют буквы в бумагах на владение полями, в завещаниях, в поручительствах и различных условиях, когда пишут что–нибудь, утверждающееся на письменном доказательстве; и таковые лукавство пишут, извращая правый суд в рассуждении убогих и расхищая достояние нищих в народе — от чего вдовица обращается им в снедь и сирота в корысть, как бывает у победителей при грабежах во время войны. Им напоминает пророческое слово: что сотворят в день посещения? День же суда и воздаяния каждому по мере грехов его наименовало оно днем посещения, которым и угрожает им: Скорбь вам отдалече приидет».[13] «Написанные собственными руками рукописания на нас», которые «каждый из нас пишет в своей жизни», по определению, не может быть аллегорией состояния природы, потому что тропос естества индивида не меняется от количества его смертных грехов или богоугодных дел.

Нетождественность [1] благодатного изменения рабствующей греху воли падшей природы (как «рукописания на нас») и [2] уничтожения всех последствий совершенных конкретным человеком грехов, препятствующих его спасению, отчетливо просматривается у свт. Игнатия, использующего это выражение. «Умолим Бога, чтоб Он открыл нам падение человечества, его искупление Богочеловеком, цель нашего земного странствования и ожидающую нас вечность или в некончающихся наслаждениях, или в некончающихся мучениях, чтоб приуготовил нас и сделал способными к небесному блаженству, чтоб [1] снял с нас те печати и [2] уничтожил те рукописания, по которым мы должны быть низвергнуты в темницы ада!».[14] Если в первом случае, выражение «рукописание на нас» имеет смысл «органической теории», то есть означает внутреннее (имманентное) состояние естества грешника (в значении «в нас» находящегося «рукописания» в виде наклонности к греховным страстям); то во втором случае это же выражение имеет уже чисто «юридический» смысл, то есть внешний (трансцендентный) в отношении грешника (в значении «компромата на нас», который имеет другой).

То же сочетание внешних и внутренних условий спасения в толковании свт. Феофана Затворника (в чем, повторим, и заключается суть «юридической теории» схоластики, ее ортодоксальный универсализм, а в не том вульгарном отрицании необходимости благодатного изменения жизни, которое ей приписывается новым богословием). «Всякий имеет свое рукописание грехов, и оно на нем лежит и само требует удовлетворения, как содомский вопль отмщения грехов. Правда Божия терпела, терпит и будет терпеть каждому, удовлетворяясь искупительною и ходатайственною смертию Христовою. Но чрез это рукописание каждого не теряет своей силы. Если оно не будет изглажено и разодрано, то в свое время потребуется за него взыск и уплата. Как же достигается изглаждение и разодрание рукописания сего? Каются с верою в крестную смерть Господа, и, когда за тем погружаются в купель, вода крещальная или паче благодатная сила крещения изглаждает грехи, и рукописание представляет одну чистую хартию, на которой ничего не остается написанным. Вот это и говорит Апостол: Бог даровал нам грехи, изгладив рукописание грехов наших».[15] 

«…достоин Ты взять книгу и снять с неё печати, ибо Ты был заклан, и Кровию Своею искупил нас Богу из всякого колена и языка, и народа и племени» (Откр 5:9). То есть, «рукописанием грехов» является и ветхое естество, воспринятое в Воплощении, пригвожденное к Кресту и тем аллегорически «разорванное»; и та «стенография» конкретных грехов в небесных «книгах» и бесовских «хартиях», на основании которых совершается частный и Страшный суд. Это ортодоксальное учение сполна отражено в богослужебных текстах Русской Церкви, которые не имеют никакого отношения ни к какой схоластике, ни к западной, ни к синодальной. «Также в Октоихе встречается образ написания. Здесь имеется такая антитеза. Рукописание наших грехов противопоставляется записыванию нас в Книге Жизни: “Рукописание Пречистая, прегрешений моих копием расторгни, рождшагося ради из безсеменнаго Твоего чрева: в книзе мя написати сподоби избранных, прибегающаго к Божественному покрову Твоему“ [глас 1, в среду утром, песнь 6] <…> “Адамово рукописание копием Твоим раздрал еси, того написуя в книзе живых, Человеколюбче” [глас 2, в среду, блаженны]; “Моих прегрешений, Владычице, раздери рукописание, в книзе мя спасенных написавши, Божественными молитвами Твоими” [глас 7, в среду на повечерии, песнь 6]; “Лукавое грехов моих рукописание раздери, Пречистая, Божественным копием, прободшим Божественная ребра, вочеловечитися из Тебе Восхотевшаго: и моли Cего, в книзе мя спасенных написати, безумно от Него удалившагося” [глас 8; В неделю на повечерии, песнь 4]».[16] «Рукописание грехов», как мы видим, ассоциируются уже не со страстями ветхого естества (хотя в Октоихе можно встретить и такое значение тоже), но с «хартиями» мытарств и противопоставляется не первозданному (или воскрешенному) естеству, но «рукописаниям» в апокалиптической «книге жизни». А Откровение св. Иоанна говорит и о других книгах Страшного суда. «И увидел я мёртвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мёртвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими» (Откр 20:12). И обе эти категории («хартий» и «книг» Страшного суда) носят исключительно юридический характер, констатируя наличие отношений чисто правового характера между Богом и Его разумным творением (что отнюдь не отрицает существование «органической» стороны дела, то есть тех внутренних изменений в естестве, которые производит благодать и грех как искажение «логоса природы»).

* * *

Таким образом, из всей совокупности церковного наследия следует, что выражение «рукописания грехов» это не только литературный образ повреждения естества в состоянии «первородного греха» («ветхого Адама»), что изглаживается и исцеляется благодатью, но это и еще и некая рукопись в буквальном значении слова, то есть документальные судебные записи, или процессуальные протоколы в каких-то мистических юридических «книгах», которые ликвидируются или упраздняются тем или иным образом, но, так или иначе, благодаря Крестной Жертве, то есть Крови Искупителя. По этой же причине, не только грехи рода человеческого, но и, наоборот, имена призванных ко спасению имеет власть Агнец Божий «изглаживать» из Своей книги. «Побеждающий облечётся в белые одежды; и не изглажу имени его из книги жизни, и исповедаю имя его пред Отцем Моим и пред Ангелами Его» (Откр 3:5). Последнее и обусловлено тем, что сотериологические понятия «искупления» и «спасения» («обожения») не тождественны друг другу, потому что если «искупил» Агнец Божий весь «человеческий род» (в значении воспринятого и воскрешенного Им человеческого естества, искупления «первородного греха», распространявшегося на всех потомков «ветхого Адама», благодаря чему все носители этой природы, включая нераскаявшихся грешников, в последний день воскреснут в нетленных телах), то спасает (для вечной жизни с Богом) Он только те ипостаси этой природы, которые выполняют остальные «юридические» условия спасения.

«Крест и Воскресение в контексте речи об оставлении грехов упоминаются так часто, что с учетом православных богослужебных текстов нельзя принять утверждение Михаила Тареева, будто бы оставление грехов не имело никакого отношения к смерти и воскресению Христа [Тареев М. Спаситель / БВ. 1908. Т. 1. № 2. С. 221—256]. Довольно часто православные песнопения вспоминают об упомянутом в послании апостола Павла к Колоссянам (Кол 2:14) рукописании, которое Христос пригвоздил к Кресту. Тесная связь между Крестом и Воскресением Христа в православном богословии и благочестии стала причиной того, что этот мотив воспроизводится во многих изображениях к 12-му кондаку Акафиста Божией Матери как вариант изображения Воскресения Христова. Там очень часто Христос держит в руках разорванный и тем объявленный недействительным свиток, которым стремится овладеть падший ангел, стоящий перед Христом [Данилова И.Е. Фрески Ферапонтова монастыря. М., «Искусство», 1970. С.35]».[17]

«Церковная история сохранила для нас следующее величайшей важности событие… “…когда меня, обнаженного, прикоснулась вода, когда я, спрошенный, отвечал, что верую, я увидел руку, нисходящую с неба, окружая ее, низошли на меня Ангелы светозрачные. Они в некоей книге прочитали все согрешения, соделанные мною с детства, смыли их той самой водой, в которой я крестился в присутствии вашем, и потом показали мне книгу, которая оказалась чистой (неисписанной), подобно снегу”»[18]. Омываются же водой в Крещении, как известно, в подобие смерти Христовой. Чем указывается прямая причинная связь между Крестной смертью и самой возможностью изглаживания личных грехов в «книге жизни» и бесовских «хартиях» и дарования благодатной силы для новой жизни во Христе.

«Когда мы восходили от земли на высоту небесную, сначала нас встретили воздушные духи первого мытарства, на котором испытываются грехи празднословия. Здесь мы остановились. Нам вынесли множество свитков, где были записаны все слова, какие я только говорила от юности моей, все, что было сказано мною необдуманного и, тем более, срамного. Тут же были записаны все кощунственные дела моей молодости, а также случаи праздного смеха, к которому так склонна юность. Я видела тут же скверные слова, которые я когда-либо говорила, бесстыдные мирские песни, и обличали меня духи, указывая и место и время и лиц, с кем занималась я праздными беседами и своими словами прогневляя Бога, и нисколько не считала того за грех, а потому и не исповедовалась в этом перед духовным отцом. Глядя на эти свитки, я молчала будто лишенная дара речи, потому что мне нечего было им отвечать: все, что было у них записано, была правда».[19] 

«При греческом императоре Маврикии был во Фракии разбойник свирепый и жестокий. Поймать его никак не могли. Блаженный император, услышав о том, послал к разбойнику наперсный крест свой и повелел ему сказать, чтоб он не боялся: этим означалось прощение всех его злодеяний с условием исправления. Разбойник умилился, пришел к царю и припал к ногам его, раскаиваясь в преступлениях своих. После немногих дней он впал в недуг и помещен был в странноприимный дом, где видел во сне Страшный суд. Пробудившись и примечая усиление болезни и приближение кончины, он обратился с плачем к молитве и говорил в ней так: “Владыко, человеколюбивый Царь, спасший прежде меня подобного мне разбойника, удиви и на мне милость Твою: прими плач мой на смертном одре. Как принял Ты пришедших в единонадесятый час, ничего не совершивших достойного, так прими и мои горькие слезы, очисти и крести меня ими. Больше этого не взыскивай от меня ничего: я уже не имею времени, а заимодавцы приближаются. Не ищи и не испытывай: не найдешь во мне никакого добра; предварили меня беззакония мои, я достиг вечера; бесчисленны злодеяния мои. Как принял Ты плач апостола Петра, так прими этот малый плач мой и омой рукописания моих грехов. Силою милосердия Твоего истреби мои прегрешения”. Так исповедуясь в течение нескольких часов и утирая слезы платком, разбойник предал дух. В час смерти его старший врач странноприимного дома видел сон: к одру разбойника пришли мурины с хартиями, на которых были написаны многочисленные грехи разбойника; потом два прекрасные юноши-царедворцы принесли весы. Мурины положили на одну чашу написанное на разбойника: эта чаша перетянула, а противоположная ей поднялась кверху. Святые Ангелы сказали: “Не имеем ли мы здесь чего?” — “И что можем иметь, — возразил один из них, — когда не более десяти дней, как он воздерживается от убийства?” — “Впрочем, — прибавили они, — поищем чего-нибудь доброго”. Один из них нашел платок разбойника, намоченный его слезами, и сказал другому: “Точно, этот платок наполнен его слезами. Положим его в другую чашу, а с ним человеколюбие Божие, и посмотрим, что будет?” Как только они положили платок в чашу, она немедленно перетянула и уничтожила вес рукописаний, бывших в другой. Ангелы воскликнули в один голос: “Поистине победило человеколюбие Божие!” Взяв душу разбойника, они повели ее с собою».[20]

«Тогда перед тем престолом будет течь река огненная; тогда раскроются книги; суд будет страшный и ужасный; как в судилище, будут читаны записи о нашей жизни. Об этих книгах много говорят и пророки. Так, Моисей говорит: "прости им грех их, а если нет, то изгладь и меня из книги Твоей, в которую Ты вписал" (Исх. 32:32). Также и Христос говорил ученикам: "однако же, тому не радуйтесь, что духи вам повинуются, но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах" (Лук. 10:20). И пророк Давид: "в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было" (Псал. 138:16), и еще: "да изгладятся они из книги живых и с праведниками да не напишутся" (Псал. 78:29). Видишь ли, что одни изглаживаются, и другие вписываются? Хочешь ли знать, что не только праведные вписываются в тех книгах, но вписаны там и грехи наши? Теперь время праздника: будем поучаться тому, чем мы можем избавиться от наказания. Страшно это слово, но вместе полезно и прибыльно, потому что избавляет нас от необходимости испытать (наказание) на самом деле».[21] 

Интерес также может представлять свидетельство современной «Феодоры», пережившей посмертный опыт частного суда и рассказывающей, судя по всему, как раз о характере записей в «книгах» из Откровения Иоанна (31:40 мин; 36:50 мин.; 1час29 мин. видео).

Александр Буздалов

[1] Троицкий И. Вифлеем и Голгофа // свщм. Иларион (Троицкий). Творения в 3 т. М., изд. Сретенского монастыря, 2004. Т.2. С.284.

[2] Лосский. В.Н. Искупление и обожение // Лосский В.H.По образу и подобию. М., изд. Свято-Владимирского Братства. 1995. С. 95-105.

[3] Осипов А.И. Понятие греха // Лекция №13. 5 курс МДС, 12 ноября 2012 г. Аудиозапись и видео.

[4] преп. Максим Исповедник. Вопросоответы к Фалассию. XXI // преп. Максим Исповедник. Творения в 2 т. М., «Мартис», 1994. Перевод – Сидоров А.И.

[5] преп. Максим Исповедник. Мистагогия. Толкование на молитву Господню // преп. Максим Исповедник. Избранные творения. М., «Паломник», 2004. Перевод и пояснения в квадратных скобках – Сидоров А.И.

[6] Калинин М.Г. Колоссянам Послание. Православная энциклопедия. М., Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2014. Т.36. С. 412-432.

[7] прот. Олег Давыденков. Догматическое богословие. Ч.3, разд.IV, гл.2.6 // прот. Олег Давыденков. Догматическое богословие. М., изд. ПСТГУ, 2013. С.412.

[8] Осипов А.И. Понятие греха. Цит. изд.

[9] Там же.

[10] Объяснение о рукописании греховном. Сочинения преподобного Максима Грека в русском переводе. Ч.2. Свято-Троицкая Лавра, 1990. С.327-328.

[11] Калинин М.Г. Колоссянам Послание. Цит. изд.

[12] свт. Иоанн Златоуст. Беседа первая на святую Пятидесятницу. 6 // Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского, в русском переводе в 12 томах.  3-е изд. СПб. духов. акад., 1912. Т. 2. Кн. 1. C.476.

[13] свт. Василий Великий. Толкование на книгу пророка Исаии. Гл.10 // Святитель Василий Великий. Творения. М., «Сибирская Благозвонница», 2008. Т.1. С.550.

[14] свт. Игнатий (Брянчанинов). Слово о чувственном и о духовном видении духов / Полн. собр. твор. святителя Игнатия Брянчанинова. М., «Паломник», 2006. Т.2. С.67.

[15] свт. Феофан Затворник. Толкование на послание святого апостола Павла к Колоссянам // Святитель Феофан Затворник. Толкования Посланий апостола Павла к Колоссянам, к Филиппийцам. М., «Правило веры», 2005. С.168.

[16] иером. Афанасий (Дерюгин). Художественные образы греховного состояния в Октоихе.

[17] Фельми К. Введение в современное православное богословие. 6.4. Цит. по изд.: М., Свято-Филаретовский православно-христианский институт, 2014.

[18] свт. Игнатий (Брянчанинов). Аскетические опыты. Слово о различных состояниях естества человеческого по отношению к добру и злу (со ссылкой на «Церковную Историю» Флери, кн. 8, гл. 49) // Полн. собр. твор. святителя Игнатия Брянчанинова. Цит. изд. Т. 2. С. 388.

[19] Житие преподобного отца нашего Василия Нового. Рассказ блаженной Феодоры о мытарствах. Цит. по изд..: Святитель Димитрий Ростовский. Жития святых. Изд-во прп. Максима Исповедника, 2004.

[20] свт. Игнатий (Брянчанинов). Слово о смерти / Патерик Скитский. Пролог. 17 октября / Полн. собр. твор. святителя Игнатия Брянчанинова. М., «Паломник», 2006. Т.3. С.107-108.

[21] свт. Иоанн Златоуст. Беседа первая на святую Пятидесятницу. 6. Цит. изд. С.475-476.