Рецепция греха

Фото: http://moseparh-orm.ru

Одной из негативных тенденцией как выражений серьезного кризиса церковной жизни в минувшем году стали сразу несколько случаев сложения с себя сана или лишения его среди видных представителей миссионерской деятельности. Масштаб потрясений, которые переживает Церковь в современный период своей истории (это, прежде всего, касается раскола Поместных Церквей и пандемии, уже унесшей немало жизней священнослужителей, существенно нарушившей порядок богослужений и ограничившей участие в них мирян), очевидным образом говорит нам о том, что Церковь испытывает на себе то, что иносказательно называется «посещением Господним», то есть Владычный суд, прещения которого призваны решить накопившиеся внутренние проблемы. И вот одной из сторон этого процесса выступает обозначившийся кризис миссии.

Итак, лишение сана диак. Андрея Кураева Московским епархиальным судом и добровольное снятие с себя сана архим. Андреем (Конаносом) мы рассматриваем как явления одного порядка, то есть, как обусловленные одними и теми же причинами, несмотря на то, что формы, которыми эти извержения из священства были осуществлены, носят противоположный характер. Как объясняет Кураев в своем интервью по горячим следам произошедшего, основным мотивом примененных к нему репрессий является личная неприязнь и «заказ» Предстоятеля Русской Церкви, а собранная для этого церковно-юридическая инстанция, по его словам, выступает лишь инструментом, или «исполнителем» воли «работодателя». Это, пожалуй, похоже на правду. Здесь мы можем довериться осведомленности о. Андрея о внутренней механике московского «византизма»: именно так, как он всю эту историю описывает, это и должно было происходить, то есть, «слишком по-человечески». И, тем не менее, все это нисколько не отменяет ту фундаментальную причину происходящего кризиса и не опровергает те доводы, о которых было сказано вначале, то есть, стоящий за (или над) всем этим Божий суд. Внешние инструменты, которые при этом используются Промыслом, могут быть самые разными по своему содержанию и самыми неприглядными по форме. Как мы знаем из Писания, Бог властен склонять волю субъектов человеческой истории для совершения тех или иных поступков (самих по себе безнравственных или даже преступных для внешнего наблюдателя), которые исполнят вынесенный Судией приговор, осуществят необходимое действие репрессивного характера в отношении другого субъекта или этого же самого. «…ибо от Господа было то, что они ожесточили сердце свое и войною встречали Израиля – для того, чтобы преданы были заклятию и чтобы не было им помилования, но чтобы истреблены были так, как повелел Господь Моисею» (Нав. 11:20). «Он, когда это угодно Ему, заставляет эти воления [которые остаются творением, принадлежащим этому веку] склоняться туда, куда Ему угодно, или для того, чтобы явить кому-то Свои благодеяния, или для того, чтобы на кого-то наложить наказание по Своему суду, хотя и вполне сокровенному, но, без всякого сомнения, также и вполне справедливому. <…> ”И возбудил Господь против Иорама дух Филистимлян и Аравитян, сопредельных Ефиоплянам; и они пошли на Иудею и ворвались в неё, и захватили всё имущество, находившееся в доме царя, также и сыновей его и жён его; и не осталось у него сына, кроме Охозии, меньшего из сыновей его. А после всего этого поразил Господь внутренности его болезнью неизлечимою” (2 Парал. 21:16-18). <…> “…за то, что они не приняли любви истины для своего спасения. И за сие пошлёт им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи, да будут осуждены все, не веровавшие истине, но возлюбившие неправду” (2 Фес. 2:10-12). <…> Бог многократно говорит: “Я ожесточил фараона”, либо: “Я ожесточил (или ожесточу) сердце фараона” [Исх. 4:21; 7:3; 9:12; 10:20, 27]. Это не значит, что, что сам фараон не ожесточил своего сердца. Вот мы читаем о нем и следующее: <…>: “фараон и на этот раз ожесточил сердце свое и не пожелал отпустить народ” (Исх. 8:32). Поэтому и Бог ожесточил [сердце фараона] по Своему справедливому суждению, а сам фараон – по свободному решению» (блаж. Августин. О благодати и свободном решении / Блаженный Августин. Антипелагианские сочинения позднего периода. М., «АСТ-ТРАНС», 2008. С.188-197). Таким образом, Промысл понуждает одних грешников совершить нечто деструктивное в отношении других грешников, чтобы осуществить Собственное правосудие в отношении того и другого. Поэтому Кураева де-факто лишил сана Московский митрополит, а Конаноса – его собственная похоть. Но, в конечном счете, или в божественном де-юре, из числа духовенства их изверг, конечно, Сам Господь Бог. И то, что ни Кураев, ни Конанос (судя по их комментариям) до сих пор этого не поняли (между тем для ортодоксального сознания это так же ясно, как дважды два), говорит о том, что либо они оба не так умны, как считается, либо – не столь верующие (в частности – в промысл Божий и в то, Кто является Главой Церкви и вообще Начальником жизни), либо (что вернее всего) имеет место и то, и другое: эрудиция здесь носит не совсем или совсем не христианский характер, поэтому и подлинным умом (добродетелью мудрости) в ортодоксальном смысле ее назвать нельзя.

Используя все свое красноречие, Кураев живописует о своем «каноническом убийстве», о низости его совершивших, о величии полезных для Церкви дел, которые он совершил и которые ему предстоит совершить в новом статусе, о прецедентах подобных случаев в истории Церкви (то есть, когда еретики, раскольники или явные грешники гнали будущих святых)… Но ни слова о том, что, может быть, есть и воля Божья на то, чтобы отныне не быть рабу Божьему Андрею священнослужителем, а не одно только (застившее разум Кураева) своеволие патриарха. «Достойное по делам своим приняли», или «прав ты, Боже, меня наказуя», – вот, собственно, единственно адекватная реакция христианина на все происходящие с ним жизненные неурядицы, посылаемые свыше испытания. Здесь же – нет, тут уже будущие венцы человек на себе примеряет («История знает случаи, когда лишенного сана священника даже делали святым»), теряя даже всю свою иронию... И это лишний раз убеждает нас в том, что случай Кураева вовсе не является таким из ряда вон выходящим, как ему кажется, но, напротив, представляет собой именно ряд случаев одного и того же рода, или тенденцию в современной церковной жизни.

В частности, еще свежо в памяти «каноническое самоубийство» священника Александра Усатова. Признак, на основании которого мы считаем возможным объединить это событие со случаями лишения сана двух названных отцов Андреев, заключается в чрезвычайной активности всех этих деятелей на ниве миссионерства, то есть, той новой ее концепции, одними из самых ярких представителей которой все трое являлись. «В 2000-е годы я возглавлял миссионерский отдел епархии», – сообщает в своей «исповеди» бывший священник Усатов. И вот в результате многолетней практики этой новой «миссии, катехизации и работе с молодежью» с о. Александром произошли серьезные внутренние изменения, заключающиеся в том, что он «стал видеть неприкрытую фальшь в житиях святых, в непонятных канонизациях, в появлении праздников в честь событий из жизни Богородицы, которые никогда не происходили». Это весьма напоминает основной тренд постов Кураева в его Живом Журнале, которые в массе своей тоже посвящены подобной «фальши» в многовековой жизни Церкви, уклонившейся от заповеданного Спасителем пути в бездорожье своей исторической жизни.

«Это [прежняя церковная концепция миссии. – А.Б.] одна из серьезнейших проблем церковного сознания. Есть такое понятие: этос [обычай, основной характер. – А.Б.] Православия. Посмотрим евангельские притчи о Царстве Божием. “Чему уподоблю Царство Божие?" – Дрожжам, которые бросаются в тесто; зерну, которое бросается в землю… неводу, который бросается в землю… кладу, который зарыт в землю… Пафос Евангелия очень оптимистический, его можно выразить словами Высоцкого: “Очень нужен я там, в темноте… Ничего, распогодится”. …”Свет во тьме светит и тьма не объимет его”… Но затем в церковной истории возобладала совершенно другая, не писанная [в Евангелии. – А.Б.] установка. То есть, Евангелие говорит: бросайте святыню в землю, в грязь, в надежде, что взойдет… Но возобладала потом в истории другая [пессимистическая. – А.Б.] установка: надо прятать святыню от грязи… “человек источник скверны”…» (Отец Андрей о концерте БГ (Гребенщикова) в МДА).

Итак, «серьезнейшая проблема» исторической Православной Церкви, по Кураеву, – ее несоответствующая Евангелию миссия… Действительно, ничего серьезнее, чем неадекватная миссия, для Церкви не может и быть, поскольку это сродни ее самоотрицанию, означая невыполнение основной ее функции «научения народов» вере в Отца и Сына и Святого Духа, проповедование покаяния ради приблизившегося Царствия Небесного... Но давайте посмотрим на проповедь статусного миссионера без предубеждения о нем как исключительном церковном эрудите и интеллектуале, но исходя из свершившегося извержения его из сана Провидением. «Невод бросается в землю…» Допустим, человек оговорился, спишем этот метафорический разнобой на пафос, на масштаб проблем, которые стоят перед титаном церковной реформы… «Чему уподоблю Царство Божие? …Кладу, который зарыт в землю…» Но ведь Евангелия содержат и противоположный образ «зарывания в землю» – это притча о «таланте» (Мф 25:18), то есть о благодати, которая, конечно же, тождественна Царствию Небесному. Только «серьезнейшая проблема» для Кураева заключается здесь в том, это образ противоположного по характеру действия, то есть, того, как не нужно поступать, а не заповеданного, или должного («Подошёл и получивший один талант и сказал: господин! я знал тебя, что ты человек жестокий, жнёшь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал, и, убоявшись, пошёл и скрыл талант твой в земле; вот тебе твоё. Господин же его сказал ему в ответ: лукавый раб и ленивый!» (Мф 25:24-26)). Более того, «оптимизм» другого евангельского образа «сокровища, скрытого на поле» (Мф 13:44) заключается в том, что это «зарывание в земле» есть действие Божие, а не человеческое. Человек же при этом действует тайно, а не афиширует свою находку («сокровищу… которое, найдя, человек утаил, и от радости о нём идёт и продаёт всё, что имеет, и покупает поле то»), и непубличность этого поступка поощряется Богом. То же самое касается компиляции Кураевым цитат о бросании «святыни псам» (Мф 7:6), что человеку делать снова запрещается, и «зерна в землю», что опять-таки означает не просто должное, но вообще не подлежащее человеческой оценке действие Бога («сеющий доброе семя есть Сын Человеческий» (Мф 13:37)). Таким образом, миссионер с кафедры реформатора как учителя Церкви, несет богословскую околесицу, отождествляя или смешивая должное и недолжное, нетварное действие Божие и тварное действие миссионера, достойно венчая «мораль той басни» строкой Владимира Высоцкого о том, насколько тот и другой (лжемиссионер и «вечно пьяный» бард) нужны «сидящим во тьме». При этом гностическое самосознание (прометеевская эйфория) поэта-лицедея проходит мимо сознания миссионера (а казался умным человеком). И не потому ли, что он и сам в некоторой степени пребывает в состоянии той же эйфории?

«Для того чтобы наши семинаристы [как будущие миссионеры. – А.Б.] могли найти общее поле для разговора со своими университетскими ровесниками, и была [организована. – А.Б.] эта встреча [концерт Бориса Гребенщикова в МДАиС и последующая беседа с ним. – А.Б.]. <…> и какой-то мальчишеский, может быть, дешевый авторитет [в светской среде. – А.Б.] у этого семинариста [как миссионера. – А.Б.] возрастает» (Отец Андрей о концерте БГ (Гребенщикова) в МДА).

Здесь Кураев излагает основной принцип новой миссии, а именно, принцип приспособления истин Христианства к сознанию оглашаемого, адаптации Благой вести к культурному багажу катехизируемого. Ключевое слово здесь – «дешевый» как определение авторитета, который лжемиссионер таким жалким способом зарабатывают у своей потенциальной аудитории. Поэтому, в конечном счете, он сам оказывается именно там, куда перемещает Христианство, то есть где-то на границе Церкви и мира. А доказательством того, что совершается это «извержение из миссионеров», главным образом, по воле Божьей (а не по произволу правящего архиерея, хотя, формально, повторим, последнее утверждение Кураева хорошо обосновано и, скорее всего, совершенно справедливо), является то, что новую (то есть псевдоевангельскую) концепцию миссии патриарх полностью с Кураевым разделяет, будучи в этом с ним совершенным единомышленником, в чем неоднократно можно было убедиться из его собственных проповедей.

«…как только вы скажете человеку, что он еретик [или грешник. – А.Б.], вы закрываете всякую возможность общения с ним — он перестает вас слышать и становится вашим врагом, ведь он себя еретиком [грешников. – А.Б.] не считает и воспринимает эти слова как оскорбление. А в результате нет никакого диалога, и христиане замыкаются в своей среде, образуя “гетто”».

«Это означает, что мы вступаем в диалог с людьми — не декларируем свое учение, но отвечаем на вопросы, которые нам задают. И ведь так бывает не только тогда, когда мы обращаемся к людям неверующим. Это происходит, когда мы свидетельствуем о Православии перед представителями иных конфессий».

«…апостолы вышли на римские дороги и отправились навстречу языческому миру, который бросал в них камни, а они искали с ним общий язык, как, например, апостол Павел, когда он выступал перед афинскими мудрецами и говорил, что видел у них жертвенник неведомому Богу, Которого он и проповедует (Деян. 17:23). Апостол признал даже присутствие истины среди язычников, чтобы начать диалог» (Слово Святейшего Патриарха Кирилла в праздник Торжества Православия после Литургии в Храме Христа Спасителя).

Только «серьезнейшая проблема» здесь заключается в том, что проповедь св. ап. Павла в афинском Ареопаге именно миссионерского успеха и не имела, по причине чего он больше туда не возвращался… Более того, как раз тот фрагмент этой проповеди, который ложится в концептуальное основание новой миссии, нехарактерен не только для проповеди святого Павла, в целом, но и для этой конкретной проповеди, главным сообщением в которой, конечно же, являются слова «Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться, ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределённого Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мёртвых» (Деян 17:30), а не то компромиссное вступление ради возможности начать «диалог» (дипломатические слова о «особенной набожности» язычников и определение их «жертвенников» как альтернативных «святынь» (17-22-23)), что становится главным в модернизме. Поэтому после того, как святой апостол начал миссию как таковую (проповедание Христа-Распятого и покаяния в грехах), она встретила непреодолимая отторжение в сознании язычников. Другими словами, как во всех аспектах нового богословия, и в новой концепции миссии образцом выступает своего рода теологумен, который модернизм не только берет на вооружение, словно это какая-то счастливая находка, «золотая жила», но еще и спекулятивно усугубляет его, возводя это исключение в степень, делая его непреложным правилом, то есть канонизирует и догматизирует. С таким же успехом основной стратегемой миссии можно было сделать троекратное отречение св. ап. Петра во время его первого «диалога» с иудеями после Распятия Христа.

Между тем ложный принцип девальвированной миссии, ее адаптации к текущему состоянию миру (как «рецепция культуры») прописывается как общецерковная норма в таком доктринальном документе как «Концепция миссионерской деятельности Русской православной Церкви» (2007г.):

«…миссия состоит в том, чтобы приближаться к миру, освящать и обновлять его, вкладывать  новое содержание в привычный   образ   жизни,   принимать   местные   культуры и способы их выражения, не противоречащие христианской вере, преобразуя их в средства спасения» (Преамбула).

«Современным миссионерам в своей деятельности, как никогда ранее, приходится искать  нестандартные решения» (2.3).

«Рецепция – восприятие и преобразование одних процессов в другие с целью их согласования с чем-либо иным. Церковная рецепция   культуры   –   согласование   средств   и   методов   миссионерства   со спецификой разных культур, традиций и обычаев. Православие рассматривает культуру   как   “социальную   природу”   человека.   Стоит миссионерская стратегическая задача переосмысления,   преображения культуры и социокультурной среды во всем обществе» (Сноска 2).

Противоречит ли Христианству, например, буддизм Гребенщикова, миссионером которого он, в свою очередь, открыто выступает? – Для ортодоксального Христианства это вопрос риторический, а для нового миссионерства – это вопрос неоднозначный. «…сама идея суда» (то есть богословского оценочного суждения) является для модернизма «неудачным миссионерским ходом» (Глава информотдела РПЦ не поддержал идею «суда» над Гребенщиковым). Иными словами, в буддистскую религию самоспасения (руководствующуюся пантеистическим принципом «ничто не постоянно по своей природе», потому что «природа», или истинная сущность, всего есть единая божественная субстанция), в эту лжерелигию самоспасения, являющуюся одним из источников идей нового гностицизма, модернистская концепция миссии тоже намеревается «вложить евангельское содержание»… или сделать ровным счетом то же самое, что делает Гребенщиков в своей буддисткой миссии, немолчно (и со всей той же гностической эйфорией как неизлечимой духовной болезнью) глаголя о том, что «Бог един» и «все религии учат одному» (что естественно, если Бог и БГ – это одно и то же, по своей природе). Поэтому и основные принципы «новой миссии» РПЦ так похожи на принципы миссии гностика Гребенщикова.

 «…потенциально абсолютная истина (то, что мы называем Богом) есть в каждом живом существе, она и есть основание нашего сознания. Они [буддисты] называют эту истину “природой Будды” и говорят, что любой человек, очистивший свое сознание, тоже становится Буддой. Вот и все. Это немного напоминает слова апостола Павла о том, что в каждом из нас есть “внутренний Христос”» (Гребенщиков Б. Краткая суть буддизма (текст, аудиозапись)).

Вот и нам это теософское сравнение религиозной глупости буддизма со «словами апостола Павла» «немного напоминает» приведенное выше обращение Кураева с евангельскими притчами (человек отнюдь не «источник скверны», но счастливый обладатель «социальной природы Будды», или, что то же самое, «внутреннего Христа»). Поэтому и контакты их (отечественных миссионеров гностицизма и православного модернизма) становятся все теснее. Поэтому и современный кризис Церкви столь глубок.

Из Евангелия мы научены, что о всяком деле, следует судить по его плодам. «Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые» (Мф 7:18). Поэтому извержение и отказ от сана один за другим трех известных миссионеров в течение одного календарного года мы рассматриваем как закономерный, хотя, на первый взгляд, и парадоксальный итог особенностей именно их миссии. Тот факт, что идеолог миссии вместо привлечения людей ко Христу отдалил от Него самого себя, является неопровержимым доказательством ложности всего его дела, в целом, то есть, ложности новой концепции миссии, типичными представителями которой все трое названных деятелей являются. Истинный мотив церковной реформы – нехристианское сознание реформатора, или банальная страстность его натуры. Все остальные наукообразные словеса – это лишь сублимация этой тривиальной первопричины.

Но суд Божий, вопреки идеологии нового миссионерства, осуществляется и осуществляется над всеми: и над Церковью, и над миром; и посредством «канонической казни» (решения церковного суда), и посредством «канонического самоубийства» (сложения с себя сана). И то, и другое инициируется преступлением или волей человека к греху, одной из форм которой выступает модернистская концепция миссии как компромисса с грехом.

Александр Буздалов