«Вселенское Божество» Человек

Исцеление Христом десяти прокаженных. Гравюра к Библии Пискатора

Догматизация теологуменов и антропотеология как основные принципы богословского модернизма, в которых проявляется «плотское мудрование» новых богословов (то есть, их обмирщенное христианское сознание, искаженное влиянием различных светских религиозно-философских учений), помимо прочего, выражаются в модернистском учении о грехе.

«…грех [для В. Н. Лосского, прот. Георгия Флоровского, протопресв. Иоанна Мейендорфа и др.] это не преступление или оскорбление в юридическом смысле и не просто некий безнравственный поступок; грех — это прежде всего болезнь человеческой природы. Поэтому и искупление мыслится как освобождение от болезни, как исцеление, преображение и в конечном счете обожение человеческого естества» (прот. Олег Давыденков. Догматическое богословие. Ч.3, разд.IV, гл.2.6 / прот. Олег Давыденков. Догматическое богословие. М., изд. ПСТГУ, 2013. С.412).

Псалтырь, апостольское и святоотеческое богословие говорят о грехе и как о беззаконии, или преступлении человека в отношении Бога («юридическое» значение греха), и как о духовной болезни, или повреждении собственной природы («органическое» значение греха). «Благослови, душе моя, Господа, и не забывай всех воздаяний Его. Очищающаго вся беззакония твоя, исцеляющаго вся недуги твоя» (Литургия оглашенных. Первый антифон). «Да не в суд или во осуждение будет мне причащение Святых Таин, Господи, но во исцеление души и тела» (Последование ко Святому Причащению. Молитва святого Иоанна Златоустого). Но при этом первое значение, безусловно, является основным, а второе – второстепенным, производным или дополнительным. Так, первые три из четырех обращений в канонической молитве ко Пресвятой Троице имеют «юридическое» значение и только последнее – «органическое». «Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради». Почему дело обстоит таким образом? – Потому что преступление в отношении Бога (Божией воли, Божиих заповедей, Закона Божьего) неизмеримо важнее (серьезнее, нелегитимнее и т.д.) преступления в отношении человека. Юридическая тяжесть этих преступлений несопоставима, что очевидно. Поскольку Бог как нетварная Сущность онтологически бесконечно больше человека, постольку и беззаконие в отношении Него несоизмеримо по своей величине, чем беззаконие в отношении твари. Эта богословская истина Христианства и лежит в основании ортодоксального понимания греха как беззакония и «юридической (схоластической) теории искупления», как модернизм пренебрежительно называет один из фундаментальных догматов Церкви. Соответственно, перенося центр тяжести в толковании сущности греха во внутренние законы естества, богословский модернизм опосредованно меняет тварное и нетварное местами.

«Вообще у отцов, как и в Священном Писании, мы находим много образов для выражения тайны нашего спасения, совершенного Христом. Так, в Евангелии Добрый Пастырь является «буколическим» образом подвига Христова; сильный человек, побежденный другим, более сильным, <…>; существует и “врачебный” образ – образ больной природы, исцеляемой противоядием спасения; <…> Наконец, образ, встречающийся чаще всего и заимствованный апостолом Павлом из Ветхого Завета, относится к области юридических отношений» (Лосский В. Искупление и обожение/ Владимир Лосский. Боговидение. М., «ACT», 2006. 635).

Иными словами, несмотря на то, что юридическое значение греха в Священном Писании и Предании является основным, объясняется это Лосским как «пережиток» ветхозаветного сознания, которое следует богословски «преодолеть» как атавизм предыдущего этапа «догматического развития»… Поэтому объективно модернистская формула «грех — это прежде всего болезнь человеческой природы» есть выражение богословского антропоцентризма, или сакрализированного гуманизма, в чем, как было сказано, и заключается один из основных принципов нового богословия как неогностической теологии человека, на которого переносятся различные атрибуты божественной природы.

В Христианстве грех – это «прежде всего» беззаконие твари против Творца, которое, разумеется, повреждает и собственное естество согрешающего. Но – только в силу того, что происходит первое, попускается второе. Грех как преступление против Бога делает человека подверженным страстям как язвам души. Поэтому Сам Господь Бог и Его Святая Церковь призывает грешников, прежде всего, к покаянию, которое открывает им возможность получить и духовное исцеление в благодатных Таинствах. Поврежденное естество не может быть восстановлено в своей природной полноте до тех пор, пока грехи не будут искуплены, пока грешник не покается и пока его «долги» (еще одно юридическое понятие Священного Писания) не будут прощены Имеющим такую власть Судией.  «Умилосердися убо, Господи, и не обличи мя грешнаго, но сотвори со мною по милости Твоей; и да будут ми святая сия во исцеление, и очищение, и просвещение, и сохранение, и спасение» (Последование ко Святому Причащению. Молитва 5-я, святого Василия Великого). А если бы сущность греха полностью исчерпывалась страстностью как духовной болезнью, то милосердие Божие не нуждалось бы в прошении болящего об исцелении, чтобы это исцеление ему предоставить в полном объеме, причем уже в Эдеме, в отношении первых согрешивших людей (если бы они только подверглись недугу), что морально компрометирует даже земных врачей.

Потеря богословским модернизмом сознания этих азбучных истин Православия, перестановка им первичного и производного в учении о грехе является ни чем иным, как выражением неверия или, по крайней мере, маловерия новых богословов, поскольку человеческое вообще становится существеннее божественного для человека только тогда, когда он теряет веру. Что и происходит в новом богословии, и поэтому компенсируется богословскими симулякрами сакрализированного гуманизма, которые последовательно подменяют христианские догматы их ложными неогностическими подобиями, где человеческое и божественное, тварное и нетварное, следствия и причины меняются местами.

«…главное, что надо было понять, что грех — это не нарушение юридических законов, данных от Бога, то есть, проще сказать, это не юридическое нарушение, как это обычно у нас присутствует в сознании. Когда я нарушил какие-то нормы поведения, или юридические какие-то нормы жизни, то я или испрашиваю прощения, или ищу защиты, и так далее. Грех – это не юридическое нарушение, а это нарушение тех законов, которые присущи моей человеческой природе, мне лично» (Осипов А.И. Понятие греха / Лекция №13. 5 курс МДС, 12 ноября 2012 г. Аудиозапись и видео).

В результате этого «органическое» и «нравственное» богословие приобретает сходство с оккультным учением, или выступает умеренной формой теософии как гностической религии самоспасения.

«После того, как человечество <…> согрешило в своем первом родителе (физиологическая аллегория, поистине!), из души которого каждая человеческая душа является эманацией, говорится в “Зогаре”, люди были “отправлены в изгнание” в более материальные тела, чтобы искупить тот грех и стать продвинутыми в добродетели. Вернее – чтобы завершить цикл необходимости, поясняет доктрина; чтобы продвигаться в своем эволюционном задании, <…> ибо каждый из нас должен пройти через “Долину Терний”, прежде чем он появится на равнинах божественного света и покоя» (Блаватская Е. Тайная доктрина. Т.3. Ч.2, XXXIV).

Здесь мы можем видеть тот гностический прием мифологизации христианских догматов (редукция их прямого значения к аллегории или метафоре), который является отличительной чертой и нового богословия.

«Употребляя слово “искупление” так, как мы делаем сейчас, в значении общего термина, обозначающего спасительный подвиг Христа во всей его широте, мы не должны забывать, что это юридическое выражение имеет образный характер: Христос в такой же мере Искупитель, в какой Он Воин, торжествующий над смертью, истинный Первосвященник, [Врач] и т.д.» (Лосский В. Искупление и обожение. §2 / Владимир Лосский. Боговидение. Цит. изд. С. 636).

То есть, сначала Лосский свел юридическое значение догмата Искупления к аллегории. Затем релятивизировал его еще больше, поместив этот «образ» в число других евангельских образных выражений «тайны нашего спасения» и поставив его в этом списке на последнее место (несмотря на то, что оно «встречается чаще всего у св. отцов» и апостолов). Наконец, объясняется все это Лосским (то есть, слово Божие и догматическое учение Церкви) тоже в «лучших традициях» классического гностицизма – наследием Ветхого завета как ложной религии.

При этом в теософском учении ортодоксальное значение греха и его Искупления (аннигилированное этими же приемами) также заменяется «органическим» значением, принципом саморазвития единого «духовного начала» бытия. Вернее – ортодоксальному юридизму (верховенству Божией воли как Божьего закона) гностицизм под видом высокой «органики» противопоставляет свой онтологический юридицизм неоплатонического или буддистского типа, где этот божественный закон пантеистически сведен или отождествлен с имманентными законами существования естества. Что объективно является «аллегорией» титанического похищения божественной власти гностиком, присвоением им божественного самодержавия, сакрализации своей воли как онтологически верховной, абсолютной.

«Его религия учит его [христианина], что молитвы, покаяние и жертвоприношение способствуют искуплению грехов в глазах “всепрощающего, любящего и милосердного Небесного Отца”, ему вселяют надежду, — сила которой растет пропорционально искренности его веры, — что он будет прощен за свои прегрешения. Таким образом, моральный заслон между верующим и грехом очень слаб, если смотреть на него с позиций человеческой природы. Чем больше ребенок уверен в любви к нему своих родителей, тем легче ему ослушаться отцовских приказов» (Блаватская Е. Происхождение начал).

Другое дело – «моральный заслон» между грехом и гностиком, сознавшим в себе «внутреннего Христа» и имеющим духовную силу («психическую энергию» как Его «эманацию») самому «искупить» свои грехи, восстановить свою поврежденную природу, подняться на ступень «царствия небесного» в духовной эволюции разумных существ. И это, по сути, тот же самый «нравственный монизм», только выраженный в более радикальном виде.

«…христиане верят в прощение и отпущение всех грехов. Им обещано, что если только они будут верить в кровь Христа – невинной жертвы! – кровь, пролитую им во искупление грехов всего человечества, то это загладит всякую вину и смертный грех. Мы же не верим ни в искупление чужой вины, ни в возможность прощения хотя бы и малейшего греха любым богом, даже “личностным Абсолютом” или “Бесконечным”, если такое вообще может существовать. Во что мы верим – так это в строгую и беспристрастную справедливость. Неизвестное Вселенское Божество, представителем которого является карма, мы представляем себе как силу, которая не может ошибиться и не знает, таким образом, ни гнева, ни милости – ничего, кроме абсолютной справедливости, которая предоставляет всякой причине, большой или малой, производить свои неизбежные следствия» (Блаватская Е. Ключ к теософии. Гл.XI).

Нечто подобное гностической «карме» исповедует и богословский модернизм, делающий Бога-Вседержителя свв. апостолов и отцов Церкви каким-то «Неизвестным Божеством», традиционные прерогативы Которого переданы разумным творениям как Его «законным представителям». Новые богословы одержимы той же, что и оккультисты, оппозицией традиционному учению Церкви о грехе и догмату Искупления и противопоставляют им, по сути, аналогичное учение о саморазвивающемся «естестве», об онтологически непреложных («нравственных» или «органических») законах «природы», нарушение которых автоматически влечет за собой аллегорическое «возмездие» его внутреннего «повреждения». Соответственно, тот же «ключ теософии» в богословском модернизме выступает отмычкой и «райских дверей», поскольку «искупление» оказывается полностью обусловленным этим «божественным законом», действующем в самом человеке, и нарушение которого, и исправление (восстановление) которого оказывается исключительно в его самовластии. Тем самым, гностическое «Вселенское Божество» по имени Человек само справляется со всеми функциями христианского Бога.

Александр Буздалов