«Пресвитерианство восточного обряда»

Жан Кальвин

Еще одним примером того, что было обозначено нами как «ницшеанство в овечьей шкуре» (то есть, скрытый нигилизм «новой ортодоксии» в отношении Ортодоксии «старой», или Православия как такового), в котором выражается общее неверие богословского модернизма в сверхъестественное и что компенсируется в этой новой религии гностической верой в «естество», в «природу», в единую саморазвивающуюся «субстанцию» бытия, или попросту в Человека, Единосущного и Нераздельного, так вот очередным примером, или формой этого «православного атеизма» является навязчивая идея выборности духовенства, которая проходит еще одной красной нитью через историю отечественного церковного модернизма.

Сразу необходимо сказать о том, что тема народного представительства в церковном управлении сама по себе является весьма благоприятной для спекуляций на Священном Предании как основном методе богословского модернизма, поскольку и каноны, и мнения святых отцов в этом вопросе существенно расходятся. То есть, фактически обе практики (и авторитарное назначение «сверху», и избрание кандидатов «снизу» и последующее утверждение их правящим архиереем или рукоположение, если таковые еще не имеют сана) являются каноническими и имеют своих сторонников среди авторитетных церковных писателей. А значит, и принцип догматизации теологуменов, возведения частного в общее, к которому новая религия обычно прибегает для своих богословских мистификаций, в данном случае выглядит практически неуязвимым для критики со стороны православного фундаментализма, потому что формально придраться здесь не к чему: каноны и отцы допускают такую практику. Поэтому граница, которая разделяет христианское от гностического как квазихристианского в вопросе выборности духовенства находится не в области канонов или святоотеческого наследия, но в гораздо труднее классифицируемой области мотивов, которые движут апологетами народного представительства в церковной власти.

«Приходский вопрос, который  обсуждался на Соборе, был одним  из самых животрепещущих в 1917 году и одним из самых острых  вопросов внутренней церковной  жизни. Об этом, в частности, говорит количество  участников специализированного  отдела, посвященного приходскому  вопросу, который создал Собор в августе 1917 г. <…> Почему приходской вопрос был столь актуален в 1917 году? Православный приход как самая массовая или базовая ячейка церковного организма находился в глубоком кризисе. Глубокий кризис развивался на протяжении всего имперского периода. Империя относилась к Церкви в целом и к приходу в частности как к объекту использования для своих государственных нужд, и использование это было достаточно грубое, прежде всего фискальное. <…> Была выработана система, когда пожертвования, которые люди, прежде всего крестьяне, приносили в храм, по определенной схеме изымались из приходов и использовались на разные нужды. Степень обложения такого рода сборами к началу XX века была колоссальной. Насчитывалось около 80 наименований сборов, которыми были обложены приходы Российской империи по всей стране. <…> Поэтому в течение 1905 года в приходах наблюдалось очень серьезное брожение, фактически бунты прихожан, когда они отказывались выплачивать епархиальные взносы, удаляли своей властью неугодных священников и так далее. И в 1917 году приходская революция развернулась с огромной силой и приобрела очень серьезные масштабы. Фактически, особенно на селе, весной и летом 1917 года власть в приходе оказалась в руках прихожан, прежде всего крестьян, которые сами устанавливали размеры церковных отчислений, не подчиняясь вышестоящим указаниям, сами удаляли неугодных священников и избирали новых» (Приходская революция и каноническая реставрация).

Как мы видим, вопрос реформы церковного управления, волновавший общественность в период Поместного собора 1917-18 гг., действительно, был весьма насущным. Но не менее очевидно и то, что решалась данная проблема церковной жизни отнюдь не в русле «канонической реставрации» (термин, синонимичный «патристическому возрождению» как спекулятивному лозунгу «парижской школы» нового богословия), то есть, не путем восстановления правильного положения дел, возвращения к должному устроению, но путем именно революционным. Одному греху, или греху одних членов Церкви (алчности, коррумпированности и лихоимству государственных и церковных чиновников) в качестве альтернативы выступал другой грех, или грех других членов Церкви (тщеславие, любоначалие, гордость, или – в терминах ницшеанства – «воля к власти»).

«В июле 1916 года он [Андрей Ухтомский] ввел в епархии практику избрания настоятелей храмов собранием прихожан. Весной 1917 года осуществил приходскую реформу с введением выборности всего духовенства и приходского самоуправления. Согласно принятому в мае 1917 года экстренным епархиальным собранием духовенства и мирян “Уставу православных приходов в Уфимской епархии”, для управления делами приходам надлежало на общих собраниях избрать приходские советы, причем, председателем Совета мог быть как священник, так и мирянин. С осени 1917 года начался процесс консолидации приходов и их участия в общественно-политической жизни Уфимской губернии» (Портал «Два града». Статья «Андрей Ухтомский»).

То есть, здесь уже заметны протестантские настроения, эдакое «пресвитерианство восточного обряда», когда революционные идеи передела государственного, экономического, социального строя и всего миропорядка, которыми было одержимо духовно больное общественное сознание, по инерции распространялись и в церковную сферу. Хотя, повторим, и церковный кризис был очевидным, накопившиеся проблемы были реальными. И многие доводы сторонников выборности церковной иерархии были здравыми и вызывали сочувствие людей традиционных (консервативных) церковных взглядов. В частности, «у святителя Игнатия (Брянчанинова) есть работа, которая так и называется: “О необходимости Собора по нынешнему состоянию Российской Православной Церкви”. В ней он говорит об идее “восстановить древнейший обычай Церкви: епархия да избирает для себя архиерея, а приход — иерея, диакона и причетника, свидетельствуя о их благочестии”» (Демократия в Церкви. Возможна ли она?).  

Но, опять-таки, какой же гностик не уверен в своем «истинном православии» и фарисей – в своем «подлинном благочестии»? И как легко даже церковному большинству принять одно за другое в условиях общецерковного кризиса, то есть, в период, когда эти духовные болезни носят массовый характер. Здесь незаметно для многих и происходит подмена «канонической реставрации» революционной идеологией, когда под лозунгами «восстановления древнейшего обычая Церкви» насаждаются уже вообще антихристианские идеи.

«Я много раз слышал о том, что лучшим средством для решения нынешних церковных проблем стала бы выборность духовенства. Даже не буду перечислять всех возможных выгод такого положения дел, они достаточно очевидны: священник для общины, епископ для епархии будут не временными назначенцами, а своими, родными, они будут прекрасно знать всех людей и все проблемы, они будут относиться к месту своего служения как к постоянному… Идеальная картинка, не правда ли? Или все же утопичная? <…> Выбирать себе настоятеля может только тот приход, который сам себя содержит, который ощущает полную ответственность за всё, что в нем происходит. <…> Церковь – часть общества. Полагаю, что в нынешних условиях выборность духовенства – утопия. Но никакие земные условия не вечны, и мы вполне можем работать над их изменением, чтобы приблизиться к выборности духовенства и епископата как к долгожданному идеалу» (Десницкий А. Выборность духовенства: идеал или утопия?).

Здесь народное представительство во властных структурах Церкви всех уровней является уже не одним из возможных (легитимных) способов формирования церковной иерархии, но безальтернативным «идеалом», осуществление которого если и признается неактуальным в данной период церковной истории, то исключительно по причинам неблагоприятности для этого сложившихся общественных условий, изменение которых (причем в результате проведении целенаправленной политики со стороны церковных деятелей, а не пассивного ожидания таких изменений) устранит последнюю преграду для воцарения этого «идеала». Но если мы аналитически разложим этот «идеал», то есть, отделим в этой идеологеме главное от второстепенного, пафос аргументации – от основной мысли, форму – от  содержания,  знак – от предиката, то мы обнаружим то же самое неверие в сверхъестественное и сакрализацию естественного (в его неразрывной связи с противоестественным в падшем состоянии мира), что составляет один из основных принципов нового гностицизма. Неудивительно, что в качестве примеров если не исторического осуществления своего «идеала», то некоторого приближения к нему, этот же автор в другой своей статье приводит следующие:

«Много подобных историй связано с европейской Реформацией. Глядя на окружающий мир, где было слишком много такого, что с Евангелием никак не совмещалось, реформаторы призывали не только к внутреннему очищению. Для них было очень важно, чтобы и общественная жизнь подчинялась тем же законам, что и частная. Самый известный пример – город-государство Женева в середине XVI века, при Жане Кальвине. Он сумел убедить горожан не только в правоте своих религиозных взглядов, но и в том, что городская жизнь должна им неукоснительно следовать. Горожане в результате проголосовали за предложенный им устав и избрали 12 старейшин, которые отныне управляли городом. <…>. Примерно через столетие к власти в Англии пришли люди со схожими взглядами – пуритане. Только они, в отличие от Кальвина, сделали это совсем не мирным путем, а устроили революцию и гражданскую войну. <…>  Примеры борьбы с такими правителями они находили на страницах Библии (в основном Ветхого Завета), которая как раз незадолго до этого стала распространяться в Англии на английском языке и сильно повлияла на общественное мнение. <…> Но самым удивительным государством Реформации была, пожалуй, Мюнстерская коммуна, просуществовавшая всего полтора года, еще до кальвинистских реформ в 1534-35 годах. <…>  всё имущество провозгласили общим (опираясь на рассказы о раннехристианских общинах в книге Деяний) и даже ввели многоженство, как в Ветхом Завете. <…>  Самое долговечное государство, основанное на христианских принципах, построили католики-иезуиты в Южной Америке: на территории нынешнего Парагвая и некоторых окрестных землях оно просуществовало полтора века» (Десницкий А. Христианские утопии и государственное строительство).

Между тем преемственность иерархии от святых апостолов в канонической Церкви является, несомненно, одним из догматов веры, то есть, аспектом веры в Самого Бога, который Своею властью и силой (то есть благодатью) поставил апостолов на это служение, наделил их этой властью и силой, уделив эти пастырские власть и силу – от Своей власти и силы, единственно имеющих онтологическую реальность и легитимность. Апостолы, в свою очередь, рукоположили первых епископов, а те – иереев и диаконов, и т.д. на всем протяжении истории Церкви. То есть, в конце любой причинно-следственной цепи здесь (в онтологическом происхождении власти и силы любого епископа и иерея) Сам Глава Церкви и Начальник Жизни, право Которого осуществлять эти действия может быть подвергнуто сомнению или, тем более, отрицанию только в весьма серьезной степени умственного и вообще духовного повреждения (что в случае того же Фридриха Ницше получило столь наглядное выражение). Так вот в «новой ортодоксии», в том случае, когда она начинает предлагать свою альтернативу церковного управления, исходя из идеи, что «Церковь это часть общества», мы имеем дело, по сути, с духовным повреждением того же (ницшеанского, атеистического) рода. То есть, речь здесь идет ни о чем ином, как о титаническом похищении восставшей тварью власти Бога, по банальному языческому принципу «чего хочет народ, того хочет Бог», потому что народ здесь и является единственным Божеством. Поэтому он и делегирует иерарха как своего аватара, как свою инкарнацию. Выбранный (исходя из таких мотивов) народом «пастырь» – это гностический божок, который в лице народа как высшего божества этого пантеона получил свои властные полномочия. Соответственно, и стоит за всем этим неверие сторонников церковных реформ в Самого Бога, в реальность Его власти и Его благодати. Поэтому эта власть и эта сила обретается здесь в альтернативном (гностическом) источнике – в природе самой твари, «изрекшей» в своем безумии «несть Бог».

Противоположным примером, то есть, примером того, как решение реальных проблем приходской жизни действительно может стать «восстановлением благочестия», является посвященной ему документ Поместного собора 1917-18 гг. «…по наказу Собора к уставу было разработано специальное богословское введение. Это очень интересный документ. <…> Это единственный богословский текст, который был подготовлен Собором 1917-1918 гг. Не законодательный, не канонический, а именно богословский. Главная мысль введения к приходскому уставу, заключается в том, что любые самые обыденные проявления приходской жизни ведут человека к вечному спасению. То есть авторы введения говорили о приходской жизни как о пути к спасению каждого христианина. Авторами этого текста были два епископа и два мирянина. Двое из этих четырех сегодня прославлены как новомученики  – священномученик митрополит Серафим (Чичагов) и священномученик архиепископ Андроник (Никольский). Владыка Андроник был убит всего лишь через несколько недель после окончания второй сессии Собора и, соответственно, завершения работы над этим документом» (Приходская революция и каноническая реставрация).

Иными словами, даже если вы просто зажигаете свечи в храме во время богослужения или моете полы в нем между службами, Всеблагий Бог вменяет вам это в праведность, в ту «единую на потребу» высоконравственность, о которой ратуют «нравственные монисты» и другие идеологи самоспасения. «Всякий отдельный христианин, по данным ему дарованиям и полномочиям, исполняет свое послушание, составляющее его назначение в церковном теле, с чем вместе он достигает и личного своего спасения. Уклонение же всякого отдельного христианина от этого назначения – послушания, или восхищение недарованного служения в Церкви не только вносит расстройство в жизнь всего церковного тела, но удаляет и самого его от надежды на достижение спасения души» (Введение к приходскому уставу / Собрание определений и постановлений Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. М., 1918. Вып. 3. Приложение к «Деяниям» второе. С. 3–10). По сути, формой такого «восхищения недарованного» и выступала «воля к власти» церковного модернизма… Хочется даже думать, что двое приснопамятных авторов этого документа потому вскоре и приняли свое святое мученичество, что их богословие было духовно враждебным для доминирующих в общественном сознании религиозных идей.

Александр Буздалов